Алексеев М.П. - Пушкин и проблема "вечного мира". Часть 3

ПУШКИН И ПРОБЛЕМА «ВЕЧНОГО МИРА»

3

Участников спора и обстановку, в которой возникли самые споры, мы представляем себе довольно отчетливо. Напомним несколько общеизвестных фактов. Дело происходило в кишиневском доме генерала М– Ф. Орлова, одного из виднейших деятелей Союза благоденствия, командовавшего здесь 16-й дивизией. Пушкин знал М. Ф. Орлова по «Арзамасу» и еще в Кишиневе иногда именовал его по его арзамасскому прозвищу — «превосходительный Рейн». М. Ф. Орлов, со своей стороны, следил за успехами Пушкина на литературном поприще и вспоминал его еще до того, как они встретились и закрепили свою дружбу в Кишиневе: «поклон юному Аруэту» (т. е. Вольтеру) — Пушкину М. Ф. Орлов посылал в июле 1820 г. в письме к А. Н. Раевскому на Кавказ. В мае 1821 г. М. Ф. Орлов женился на Екатерине Николаевне Раевской, представительнице семьи, столь близкой Пушкину в годы его южной ссылки,¹² и зажил в Кишиневе открытым домом, игравшим роль и политического салона, и места конспиративных встреч кишиневской ячейки тайного общества. В любом очерке жизни Пушкина кишиневских лет можно найти боле™ или менее подробную характеристику той общественной среды и идейной атмосферы, в которой поэт находился во второй половине 1821 г., и того значения, какое имело для него дружеское общение с четой Орловых.

В их доме он бывал едва ли не ежедневным гостем. В переписке Орловых с Раевским (к сожалению, доныне известной только в отрывках) неоднократно идет речь о Пушкине. Александр Раевский через сестру посылае‚ ему приветы (5 ноября), а Екатерина Николаевна в свою очередь пишет брату, что Пушкин «очень часто приходит к нам курить свою трубку и рассуждает и болтает очень приятно» (12 ноября 1821 г.); «Мы очень часто видим Пушкина, который приходит спорить с мужем о всевозможных предметах. Он только что кончил оду на Наполеона, которая, по моему скромному мнению, хороша...».¹³ Среди прочих частых гостей Орловых необходимо отметить как возможных участников интересующего нас спора майора В. Ф. Раевского, И. П. Липранди.¹⁴ Известна злобно язвительная характеристика этого салона, данная Ф† Ф. Вигелем в его «Записках», и вполне дружелюбные отзывы В. П. Горчакова, также бывавшего здесь запросто вместе с Пушкиным.

В своих воспоминаниях В€ П. Горчаков, в частности, рассказывает, как однажды он обедал у Орлова вместе с Пушкиным: «Пушкин говорил довольно много и не скажу, чтобы дурно, вопреки постоянной придирчивости некоторых, а в особенности самого М. Ф. <Орлова>, который утверждал, что Пушкин так же дурно говорит, как хорошо пишет; но мне постоянно казалось это сравнение преувеличенным. Правда, что в рассказах Пушкина не было последовательности, все как будто в разрыве и очерках, но разговор его всегда был одушевлен и полон начатков мысли. Что же касается до чистоты разговорного языка, то это иное дело: Пушкин, как и другие, воспитанные от пеленок французами, употреблял иногда галлицизмы. Но из этого не следует, чтоб он не знал, как заменить их родной речью».¹⁵ Это свидетельство очевидца одного из жарких споров, возникавших за обеденным столом у Орлова, самим мемуаристом отнесено к марту 1821 г., т. е. еще до женитьбы Орлова, споры велись тогда преимущественно по-русски; появление в доме Е. Н. Орловой в качестве хозяйки, вероятно, способствовало переходу собеседников на французский язык; в позднейшем письме к брату (27 июля 1821 г., Кишинев) Пушкин просил его: «...пиши мне по-русски, потому что, слава богу, с моими конституционными друзьями¹⁶ я скоро позабуду русскую азбуку» (XIII, 30). Этим, по-видимому, и объясняется, что запись спора о «вечном мире» сделана Пушкиным по-французски.

О горячности Пушкина в это время, о его постоянной готовности отстаивать свои мнения перед кем угодно, о его «мгновенных взрывах» во время беседы мы находим много указаний у различных мемуаристов, у того же Горчакова, И. П. Липранди и других. П. И. Долгоруков пишет в своем дневнике (от 18 января 1822 г.): «Рассказывают, что за столом у генерала Орлова Пушкин отпустил ему, разгорячась: Vous raisonnez, Général, comme une vieille femme (вы, генерал, рассуждаете, как старая баба). Орлов на это отвечал: Pouchkine, vous me dites des injures; prenez garde à vous (Пушкин, ты мне говоришь дерзости, берегись)».¹⁷

Среди «спорщиков», часто бывавших в доме Орлова, выделялся как опытный диалектик и пропагандист В. Ф. Раевский; Пушкин нередко навещал и его. В. П. Горчаков добродушно рассказывает, что спор разгорался в особенности, «если Пушкин, вопреки мнению Раевского, был одного мнения со мною..., мы, кажется, взаимно тешились очередным воспламенением спора, который, продолжаясь иногда по нескольку часов, ничем не оканчивался, и мы расходились по-прежнему добрыми приятелями до новой встречи и неизбежного спора».¹⁸

Припомним, кстати, конец интересующей нас записи Пушкина: «...но спор всегда хорош, так как он способствует пищеварению. Впрочем, он еще никогда никого не переубедил (только глупцы думают иначе)». Эту шутливую мысль нельзя, однако, принимать всерьез: споры происходили тогда не по пустякам и не ради искусства спорить. Один из таких споров воспроизведен самим В. Ф. Раевским в его «Вечере в Кишиневе»;¹⁹ несогласия его с Пушкиным были литературно-эстетического порядка. Для дебатов более жарких, острых, откровенных избирались предметы более важные: недаром о них меньше всего говорят нам источники; следы их могли быть уничтожены вместе с бумагами Раевского перед его арестом (о котором его предупредил, как известно, Пушкин), вместе с компрометирующими бумагами М. Ф. Орлова, наконец, и самого Пушкина. Вот почему дошедшие до нас листки с записью Пушкина о проблеме вечного мира имеют такое большое значение.

Имея в виду, что запись эта делалась в конце ноября 1821 г., не забудем, что в середине этого же месяца была закрыта кишиневская масонская ложа «Овидий», что уже собиралась гроза над той дивизионной школой, которой руководил В. Ф. Раевский, что 3 декабря того же года произошли события в Камчатском полку, входившем в 16-ю дивизию, которой командовал Орлов, вызвавшие строгое расследование и окончившиеся полным разгромом кишиневской группы декабристов.²⁰

Обратим в связи с этим внимание на то, что интересующие нас листки Пушкина были вырваны им из одной из двух его кишиневских тетрадей; сохранился кусок смежного листа.²¹ Зачем Пушкин вырвал их? Не из опасений ли, что они обратят на себя внимание постороннего взора? Не из той же ли осторожности не вписал он в рукопись намеченную к выписке цитату из Руссо и заключил запись намеренно шутливой концовкой о бесполезности спора, как бы заметая следы более ответственных мыслей, которые было опасно доверять бумаге? Во всяком случае, кажется бесспорным, что указанные листки являются одним из важных источников для изучения политических воззрений Пушкина в конце 1821 г. и что следует дорожить каждой мелочью, чтобы восстановить их правильное чтение и дать им правдоподобное истолкование.