Бонди С.М. - Рождение реализма в творчестве Пушкина. Глава 5.

ГЛАВА V

Серьезному и глубокому, драматическому разоблачению романтического образаТ«героя» посвящена у Пушкина поэма «Цыганы», написанная в 1824 году. Но еще годом раньше Пушкин начал писать произведение, в котором та же задача решалась сатирически, методом эстетического снижения привычной романтической ситуации и самого героя. Речь идет о начатом в мае 1823 года романе в стихах «Евгений Онегин».

Обычно считается, что в этом романе (писавшемся на протяжении более восьми лет) Пушкин с начала до конца стремился к одной цели — реалистически воспроизвести в типических образах русскую действительностьТ создать «энциклопедию русской жизни». Из этого делается вывод, что переход Пушкина от романтизма к реализму произошел уже в 1823 году.

Верно ли такое утверждение? В последние годы в работах о‘«Евгении Онегине» все чаще отмечается различие между первыми его главами и остальной частью романа, причем каждый исследователь по-своему, сообразно своим концепциям истолковывает это различие.

У самого Пушкина в процессе работы над романом изменяется определение основного содержания, его характера. Сначала он говорит о нем как о произведениис«сатирическом», «циническом»⁴¹, «желчном»⁴². В предисловии к отдельному изданию первой главы, написанном, вероятно, в ноябре 1824 года, Пушкин также говорит о сатирическом и шутливом характере романа:…«да будет нам позволено обратить внимание читателей на достоинства, редкие в сатирическом писателе...», первая глава «напоминает Беппо, шуточное произведение мрачного Байрона...» (VII, 509).

Но уже 24 марта 1825 года (Пушкин в это время писал пятую главу «Онегина») он решительно отрекается от своего прежнего определения «Евгения Онегина» как сатирического произведения. Отвечая на письмо А. Бестужева, который сравнивал (не в пользу Пушкина) сатиру в «Онегине» с сатирой Байрона (в «Дон-Жуане»), он пишет: «Где у меня сатира?.. Самое слово сатирический⁴³ не должно бы находиться в предисловии. Дождись других песен...», то есть следующих, еще не напечатанных глав романа, где вполне выясняется новая направленность его содержания.

Таким образом, и из слов самого Пушкина мы можем заключить о том, что в процессе писания романа произошло серьезное изменение его основного замысла. В чем же состояло это изменение? Ведь «реалистические», верно изображающие действительность картины присутствуют и в начальных главах, и в последующих.

В начальных главах они даны даже в большем количестве, приобретая иногда «натуралистический» характер...

Однако нельзя забывать, что реалистичность, верность действительности встречается, как уже было сказано, в произведениях всех времен и всех направлений, но выполняет разные функции, используется для разных целей. И в классицизме и в романтизме такие реалистические картины характерны лишь для сатирических, комических, «низких» жанров...

Пушкин еще с юных лет, следуя традиции французской литературы XVIII века, пользовался приемами «реалистической» конкретизации для разоблачений, дискредитации, осмеяния «высоких», овеянных благоговением, таинственностью образов — религиозных и политических. Так, в эпиграмме на Александра I («Ты и я») самым обидным, оскорбительным моментом является не упоминание о каких-нибудь преступлениях или недостатках царя, а просто сообщение о том, что он пользуется в уборной не бумагой, а коленкором (хотя в этом ничего нет предосудительного). Точно так же в «Гавриилиаде» Пушкин не полемизирует с евангельскими мифами, не опровергает их, а старается в конкретных «реалистических» образах представить то, что в Евангелии выражено нарочито неясно, отвлеченно, туманно... В Евангелии просто сказано, что Иосиф, муж девы Марии, матери Иисуса Христа, был плотником. Пушкин расшифровывает это и конкретизирует с помощью реалистических подробностей, совершенно снижая тем самым евангельский образ:

Ее супруг, почтенный человек,
Седой старик, плохой столяр и плотник,
В селенье был единственный работник.
И день и ночь, имея много дел
То с уровнем, то с верною пилою,
То с топором, не много он смотрел
На прелести, которыми владел...

Если бы это говорилось не о святом евангельском персонаже, то перед нами было бы просто живое реалистическое описание; но в применении к святому Иосифу — это явное кощунство.

По Евангелию, дева Мария чудесным образом зачала от духа святого и родила Иисуса Христа (сына божия). В таком отвлеченном виде этот миф и существует в христианской религии. Как произошло это чудесное зачатие, конечно, не разъясняется в Евангелии, и всякому верующему самый вопрос об этом показался бы величайшим кощунством. Пушкин в своей поэме не вышучивает этот миф, не смеется над ним, а только описывает в реалистических подробностях это событие, используя для этой цели евангельский рассказ о том, как святой дух явился людям в виде голубя (во время крещения Иисуса)⁴⁴. Так (в виде голубя) и изображается дух святой на иконах. И опять это конкретное реалистическое описание превращается в издевательство над религиозными верованиями.

И что же! вдруг мохнатый, белокрылый
В ее окно влетает голубь милый,
Над нею он порхает и кружит
И пробует веселые напевы,
И вдруг летит в колени милой девы,
Над розою садится и дрожит,
Клюет ее, колышется, вертится,
И носиком и ножками трудится...⁴⁵

Не только религиозные или политическиеЏ«высокие», «священные» образы лишаются ореола величия, снижаются при конкретизации, уточнении прозаических деталей в их описании. То же относится и к образам, картинам, ситуациям типично романтической поэзии.

Что касается до обычной (для писателя) действительности, то она или вовсе не включается в поэзию (описание города, деревни, северной природы, быта городского и деревенского и т. д.), или, когда это необходимо‘ изображается нарочито туманно, недоговоренно, с оттенком некоторой таинственности. Всякая конкретизация, реалистическое прояснение этих туманных описаний сразу лишила бы произведение романтической «возвышенности», поэтической привлекательности, перевела бы его в разряд «низкой» поэзии, насмешки, сатиры Что осталось бы от романтической поэмы «Кавказский пленник», если бы Пушкин четко и конкретно расшифровал ее туманные, но высокопоэтические формулы?

В Россию дальний путь ведет,
В страну, где пламенную младость
Он гордо начал без забот...

Что было бы, если бы вместо этих обобщенных выражений Пушкин рассказал, где, в каком городе жил его герой, как он проводил свою молодость, в каких конкретных обстоятельствах сказывалась «пламенность», «гордость» и «беззаботность» его жизни?

Разъяснение этих слов, реальное описание тех женщин, которых любил герой (светских дам? барышень? актрис?), и его любовных невзгод звучали бы в романтической поэме насмешкой, издевательством над поэзией...

Где бурной жизнью погубил
Надежду, радость и желанье..

Можно ли было в поэме конкретно расшифровать слова «бурной жизнью»? Описывать пирушки, пьянство, картежную игру, посещение публичных домов и т. д.?

То же касается изображения самого героя поэмы. Здесь у него нет даже имени, он называется то «юноша», то «пленник», то «русский»...А если бы Пушкин рассказал о нем подробней, конкретней? Как его фамилия, имя, отчество; кто были его родители; помещик ли он, офицер ли и т.п.? Для читателя романтической поэмы все эти реалистические сведения казались бы такими же неуместными, обидными, оскорбительными, как для мамаши Чехова его вопрос, носят ли монахи кальсоны.

Первоначальный замысел «Евгения Онегина» (в 1823—1824 гг.) и представлял собой такое разоблачение, снижение романтических образов и положений с помощью детальной, «реалистической», почти натуралистической их расшифровки и конкретизации. Герой — разочаровавшийся во всем молодой человек с холодной душой, «угрюмый, томный», похожий на героев романтических поэм. Сюжетная ситуация та же, что в «Кавказском пленнике»: страстная и наивная девушка влюбляется в холодного героя, сама признается ему в любви, а он отвергает ее... Но все это рассказано без всякой романтизации, со всей конкретностью бытовых деталей и положений. Герой — не безымянный юноша, пленник, а молодой, богатый помещик, с именем, фамилией, подробно рассказанной биографией (отец, гувернантка, гувернер, образование, победы в светском обществе и т. д.). Героиня — не «дева гор», «черкешенка», а обыкновенная провинциальная барышня, помещичья дочка, не особенно красивая⁴⁶, с непоэтическим, деревенским именем Татьяна (которое в то время звучало так же, как Матрена, Фекла, Авдотья и т. п.)⁴⁷. Вместо поэтического (вполне условного) монолога черкешенки — реальное письмо на французском языке, полное реминисценций из французских сентиментальных романов.

Сюда же относится и нарочитая натуралистическая детализация чисто бытовых моментов в первой главе романа: ростбиф, трюфели, страсбургский пирог, лимбургский сыр; «гребенки, пилочки стальные, прямые ножницы, кривые и щетки тридцати родов и для ногтей и для зубов»... Пушкин уверяет даже, что хотел во всех подробностях описать модный костюм («в последнем вкусе туалет»), в который одевался Онегин, отправляясь на бал: его панталоны, фрак, жилет... Не похоже ли это на чеховский вопрос о монахе?

Именно это нарочитое издевательское снижение привычной (и недавно еще столь близкой, «нужной» Пушкину) романтичности в поэзии имел в виду Пушкин, когда писал А. И. Тургеневу 1 декабря 1823 года: «Я на досуге пишу новую поэму «Евгений Онегин», где захлебываюсь желчью». Такой замысел был совершенно естественным в годы «кризиса» Пушкина, когда все его романтические идеалы были подвергнуты ревизии, осмеяны, душа была отравлена «хладным ядом»... Это подкрепляется и тем, как реагировали на начальные главы «Онегина» друзья Пушкина, правоверные романтики — Бестужев, Рылеев, Николай Раевский. Он им решительно не понравился. Напомню еще раз известные нам свидетельства об этом. В письме к брату (январь — начало февраля 1824 г.). Пушкин говорит о начатом им романе: «Это лучшее мое произведение», и продолжает: «Не верь Н. Раевскому, который бранит его⁴⁸ — он ожидал от меня романтизма⁴⁹, нашел сатиру и цинизм⁵⁰ и порядочно не расчухал», то есть не сумел оценить высокое достоинство «лучшего произведения» Пушкина.

Вспомним, наконец, что, выпуская в свет начало своего романа, его первую главу, Пушкин сопроводил ее своеобразным вступлением — «Разговором книгопродавца с поэтом», где, как сказано было выше, декларируется в горько-шутливом тоне новое, «циническое» отношение автора к поэзии и ее ценности...

О том, как Пушкин в процессе работы над «Евгением Онегиным» изменил основной характер своего романа и превратил его в серьезное реалистическое произведение, будет сказано дальше.