Скачать текст произведения

Измайлов Н.В. - Оренбургские материалы Пушкина для "Истории Пугачева".


ОРЕНБУРГСКИЕ МАТЕРИАЛЫ ПУШКИНА
ДЛЯ «ИСТОРИИ ПУГАЧЕВА» И «КАПИТАНСКОЙ ДОЧКИ»

1

В мировоззрении и творчестве Пушкина 30-х годов, в силу ряда глубоких причин объективно-политического и идеологического порядка, крестьянский вопрос, т. е. вопрос о положении крепостного крестьянстваґ о его борьбе против помещиков и дворянско-бюрократической монархии, о путях к его освобождению становится одним из важнейших, если не самым важным и основным. Крестьянская проблема, проблема народа, глубоко волнует и непрестанно занимает поэта, требуя выражения и разрешения; она творчески выявляется в формах лирической и эпической поэзии, в художественной прозе — романе и повести, в драматургии, научно-исторической прозе и публицистике; она ставится на широком материале, как современном, так и ушедшем в область истории, как русском, так и западноевропейском и славянском («Сцены из рыцарских времен», «Песни западных славян»).

Центральное место занимает здесь тема крестьянской войны нового времени — восстания под руководством Емельяна Пугачева 1773—1775 гг.

Тема эта, уже давно — с 1826 г. — являвшаяся сознанию Пушкина, фактически входит в его творческую жизнь в начале 1833 г. 31 января этого года датирован, как известно, самый ранний план повести о Пугачевскоµ восстании, о дворянине-пугачевце — будущей «Капитанской дочки»;1 7 февраля помечено письмо к Пушкину от военного министра графа А. И. Чернышева в ответ, очевидно, на устное обращение поэта, которым начинается документальная история работы Пушкина над собиранием и изданиеё материалов о Пугачевском восстании.

В процессе работ над романом из эпохи…«пугачевщины» и над историческим трудом о восстании (причем, как известно, к выполнению замысла романа Пушкин обратился всецело лишь после окончания издания «Истории Пугачева») поэт скоро убедился в недостаточности и односторонности материалов, бывших в его распоряжении. Официозная, дворянская историография либо замалчивала ненавистную, полузапрещенную правительством и проклятую церковью тему, либо заведомо искажала ее: восстание изображалось несчастной случайностью, следствием дурных страстей отдельных зачинщиков, увлекших покорную до того «толпу», его вождь — извергом, в котором нет ничего человеческого, его деятели — кровожадными разбойниками, злодеями, преступным сбродом; еще более искажали картину восстания, дополняя тенденциозно изложенные факты своей фантазией, иностранные авторы — как политики, дипломаты и историки, так и беллетристы.2

Не могли вполне удовлетворить Пушкина и бывшие в его распоряжении в 1833—1834 гг. архивные материалы: в них он находил изображение восстания, освещенное лишь с одной стороны — с точки зрения агентов екатерининскогЊ правительства, администраторов, следователей и усмирителей. Притом важнейшие материалы — следственные дела, т. e. протоколы допросов самого Пугачева и его ближайших соратников — оставались ему недоступными, и он получил возможность заняться некоторыми из них (и не самыми важными) лишь в 1835 г., готовя материалы к новому, дополненному изданию своего труда.

Изучение методов использования Пушкиным архивных документов показывает, что он уделял большое внимание записям показаний при допросах, т. e. наиболее живым свидетельствам современников, — очевидцев восстания, его участников или случайных попутчиков. Эти показания выписывались им из дел Секретной экспедиции Военной коллегии с особой тщательностью и столь же тщательно, при условии необходимой критики, использовались в «Истории Пугачева» и в «Капитанской дочке».3 Но даже наличие таких живых показаний не могло дать поэту всего, что он хотел, — а хотел он видеть освещение восстания с другой, народной стороны. Показания, даваемые в большинстве случаев под страхом пытки, нередко прямо под кнутом и часто с желанием угодить допросчикам и выгородить себя, требовали величайшей осторожности в их использовании и не вскрывали подлинных чувств и мыслей народа. Пушкин хорошо сознавал это, когда в своих «Объяснениях» на критику его исторического труда В. Б. Броневским4 писал о трудностях, связанных с использованиемЅ«показаний казаков, беглых крестьян, и тому подобного, — показаний, часто друг другу противоречащих, преувеличенных, иногда совершенно ложных». И единственным способом для Пушкина увидеть восстание не с правительственной, а с другой, народной стороны, было, помимо его гениальной интуиции художника-историка, непосредственное обращение к самому народу, некогда участвовавшему в восстании.

Этим стремлением к полноте исторической и жизненной правды определяется общая задача путешествия, предпринятого поэтом в августе — сентябре 1833 г. в Поволжье и в Оренбургский край. Великий художник-реалист и точнейший, глубокий исследователь исторического прошлого, Пушкин хотел увидеть своими глазами места боев, казачьи станицы, степные крепости и уметы, представить себе расположение войск во время Оренбургской осады и при взятии Казани. Но еще более он, отправляясь в Оренбургский край, хотел ознакомиться с населением той области, где началось и разгорелось восстание, увидеть еще живых стариков — свидетелей его, услышать подлинный голос народа, узнать его отношение к восстанию и к его вождю, отсюда — яснее и глубже понять расстановку классовых сил той эпохи, социальные противоречия, вызвавшие восстание, элементы, составлявшие его, степень участия в нем разных слоев населения. Только овладев этим материалом, он мог считать свои труды вполне подготовленными.

Своему обращению к рассказам стариков, свидетелей восстания, и к преданиям, сохранившимся в памяти потомков участников его, Пушкин придавал исключительно большое значение. В «Предисловии» к «Истории Пугачева» он особо упомянул о том, что имел случай «пользоваться некоторыми рукописями, преданиями и свидетельством живых» (IX1, 1), а в «Объяснениях» на критику Броневского писал: «Я посетил места, где произошли главные события эпохи, мною описанной, поверяя мертвые документы словами еще живых, но уже престарелых очевидцев, и вновь поверяя их дряхлеющую память историческою критикою».

И далее он замечал: «Что касается до преданий, то если оные, с одной стороны, драгоценны и незаменимы, то, с другой, я по опыту знаю, сколь много требуют они строгой поверки и осмотрительности» (IX1, 389, 390).5 Строгая добросовестность и осмотрительность Пушкина при использовании преданий, конечно, вне сомнения. Но тем важнее то внимание, которое он им уделял, их место в историческом исследовании, то значение, которое он придавал собранным в путешествии и вне его преданиям и рассказам современников крестьянской войны.

Путешествие Пушкина, продолжавшееся вместе с последующим пребыванием в Болдине немногим более трех месяцев (с 17 августа по конец ноября 1833 г.), в его главных чертах достаточно известно. Воспроизводить все его детали было бы теперь излишне. Важно отметить только, что везде по пути, в Поволжье — в Нижнем Новгороде, Васильсурске и Чебоксарах, в Казани и Симбирске — он разыскивал и расспрашивал стариков, очевидцев восстания, записывая их показания. Особенно настойчиво и тщательно стал он это делать тогда, когда 16 сентября въехал в пределы Оренбургского края.

Путь его по Оренбуржью шел через лежавшие на почтовом тракте старые крепости, известные в летописях Пугачевского восстания и ставшие с тех пор станицами и городами: Бузулук — Тоцкую — Сорочинскую — Новосергиевскую — Переволоцкую; от Переволоцкой тракт сворачивал на юго-восток, к берегу Урала, в Татищеву, бывшую узлом дорог, шедших к Оренбургу с запада и с юга, потом правым (нагорным) берегом Урала вел через Чернореченскую на Оренбург,6 главную цель путешествия Пушкина, куда он прибыл 18 сентября.

В этом административном центре степного края, игравшем такую важную роль в первый период крестьянской войны, Пушкин пробыл неполных три дня; осмотрев город и прежде всего то, что было связано с обороной его от войск Пугачева, поэт побывал в подгородной казачьей станице Бёрде (или Бёрдах), служившей Пугачеву ставкой и главной военной базой в течение осады Оренбурга зимой 1773/74 г. Затем, 20 сентября, он выехал по дороге, шедшей вниз по правому берегу Урала через ряд крепостей и бывших форпостов (Чернореченскую, Татищеву, Нижне-Озерную, Рассыпную, Илецкий городок) в другой важнейший центр — Уральск, бывший Яицкий городок, откуда началось восстание Пугачева. Здесь он пробыл неполных два дня и, выехав 23 сентября, к 1 октября приехал в Болдино, где, после месяца усиленных трудов, в которых перемежались «Пугачев», «Медный всадник» и многое другое, закончил работу над основным текстом «Истории Пугачева».

Главной целью поездки Пушкина было, как сказано, непосредственное общение с участниками и современниками восстания. Пушкин отыскивал и расспрашивал стариков везде, где бывал: в Переволоцкой или Сорочинской, Татищевой, Бердах, Нижне-Озерной, Уральске. О некоторых из этих встреч и бесед, особенно о посещении старухи-казачки Бунтовой в Берде, известен ряд рассказов, современных и позднейших, начиная с сообщений самого Пушкина в письмах к жене от 19 сентября и 2 октября 1833 г. (XV, 81, 83).7 Результатом бесед явился ряд данных и эпизодов, вошедших в «Историю Пугачева» и в примечания к ней, а также и в «Капитанскую дочку» и основанных на записях, сделанных Пушкиным. Эти-то записи и их творческие переработки и отражения, а также другие следы устных рассказов, не сохранившихся в записях Пушкина, составляют предмет настоящей статьи.