Скачать текст произведения

Измайлов Н.В. - "Роман на Кавказских водах". Часть 3.

3

Совершенно очевидно, что замысел — со всеми его персонажами, с характерными подробностями жизни на водах (балы, гулянья, толки, кавалькады к Бешту, карточная игра, нападения горцев, любовные истории Є похищения) — представляет результат непосредственных, живых наблюдений, а действующие лица, — по крайней мере второстепенные, составляющие статический фон, — отражения виденных и запомнившихся типических образов Кавказа и его Минеральных вод. Пушкин, как известно, дважды был на Кавказе и оба раза — на Кавказских водах: первый раз — в 1820 г., с Раевскими (с начала июня по 5 августа), второй раз — в 1829 г., один день в мае на пути в Тифлис и в армию, а потом — почти целый месяц на обратном пути из Арзрума (с 12 или 13 августа по 8 сентября). «Кавказский пленник», <«Тазит»>, «Путешествие в Арзрум» явились крупными памятниками первого и второго пребываний поэта на Кавказе. Отражение их мы находим и в некоторых письмах 1820—1821 гг.,54 в ряде стихотворений 1829 г., составляющих «Кавказский цикл», в двух строфах «Путешествия Онегина».55 Но в общем автобиографические свидетельства Пушкина очень скудны, и замысел Кавказской повести показывает больше, чем эти данные, насколько глубоки были восприятия виденных им сцен и типов.

В замысле 1831 г. несомненно сильнее всего отразились впечатления от пребывания на водах в 1829 году, ближайшего по времени. Так, характерно двукратное упоминание о картежной игре, оп«банкометах», «сотрудниках Якубовича»: мы знаем, что для Пушкина жизнь на водах в 1829 г. ознаменовалась большою игрою с небезупречными игроками — Дуровым и Астафьевым — и крупным проигрышем.56 Разнообразное и многочисленное общество на водах также скорее соответствует обстановке 1829, чем 1820 г. Но, с другой стороны, достаточно ярки были и впечатления 1820 г., когда воды еще сохраняли своЏ полудикий, своеобразный вид, далекий от европейского комфорта; об утрате ими «прежнего дикого состояния» жалел Пушкин в 1829 г.:57 тревоги и нападения горцев, играющие значительную роль в замысле, к 1829 г., под влиянием русских побед над Персией и Турцией, стали уже редки и случайны; наоборот, 1817—1821 гг. были, по словам историк‡ кавказских войн,58 особенно отмечены смелыми набегами кабардинцев. Однако же в 1827—1828 гг., как увидим дальше, отдельные нападения на путешественников время от времени еще происходили. Желанием не только затруднитьџ«применения» событий и персонажей к известным лицам, но и перенести действие в более боевой, беспокойный период, когда легче было развернуть мотивы набегов и похищений, объясняется, как кажется, дата «181. год», поставленная Пушкиным в начало повествовательного наброска. Наконец, имена, которыми обозначены в планах некоторые из второстепенных действующих лиц, принадлежат одинаково и первому, и второму кавказским периодам жизни Пушкина.

Обозначение персонажей замышляемого и разрабатываемого произведения именами действительно существующих, реальных лиц — прием, в разном функциональном значении не раз встречающийся у Пушкина. В иных случаях имена означают прототипов — житейских и литературных, — имевшихся в виду при построении замысла. Таковы имена персонажей, окружающих героя в широко разработанных планах «Русского Пелама»: Всеволожские, кн. Хованская, гр. Завадовский, Орловы, Истомина, Кочубей и его дочь, члены тайных обществ — С. Трубецкой, Илья Долгоруков, Никита Муравьев и многие другие, начиная с условного литературного обозначения самого героя — «Пелам»; таковы Шванвич — впоследствии Швабрин, а вначале синкретический герой будущей «Капитанской дочки», — Башарин других планов того же романа, как первоначально обозначался Гринев, — все имена лиц исторических из эпохи Пугачевского восстания. Таков Дубровский, фамилия которого взята, по-видимому, из Псковской старины, сначала же называвшийся Островским, по имени реального помещика, историю которого рассказывал Пушкину Нащокин. Тот же прием, но в несколько иной творческой функции, применен в раннем плане комедии, где действующим лицам приданы имена актеров Петербургской сцены, которые должны были бы их изображать (Валберхова, Сосницкий и т. д.). И здесь, и там — технический прием, имеющий значение вспомогательного в творческом процессе, при разработке замысла. Он вовсе не указывает на полную портретность или биографическое соответствие исторической правде того или иного лица; но представляет автору известный комплекс характерных черт, используемых в ту или иную сторону, в плане сюжетном или статическом. На реальном материале строятся, типизируясь в творческом сознании автора, действующие лица художественного произведения. Когда же замысел отливается в законченные формы, когда схема облекается в живую художественную ткань, — имена-клички отбрасываются и заменяются другими, нейтральными.59

Тот же прием применен и в замысле Кавказского романа: бµ́льшая часть действующих лиц названа именами, принадлежащими лицам, существовавшим и известным Пушкину. Подставляя под эти условные обозначения то, что нам известно об их живых носителях, мы можем точнее и глубже определить, чем должен был стать пушкинский замысел.

Начнем с периферии — с имен второстепенных. Не все они раскрываются, хотя можно думать, что более детальное изучение обстановки и окружения, в которых Пушкин жил на Кавказе, помогло бы раскрыть и эти неизвестные имена, для определения которых не хватает пока материала. Неизвестен нам доктор немец, Адам Адамович Шмидт. В фамилии его коллеги, врача малоросса, Пушкин сам колебался: Флобенко, Хлопенко или Хохленко. Но его характеристика — «поэт, игрок, воин, musard, любопытный» — некоторыми чертами напоминает спутника Раевских в их путешествии на Кавказ и в Крым в 1820 г. — врача Е. П. Рудыковского, участника войны 1812—1815 гг. и стихотворца, о котором пишет Пушкин в письме к брату с описанием путешествия на Кавказ (XIII, 17).

Упоминаемый в планах «майор Курилов, начальник казачьего отряда», также принадлежит к воспоминаниям 1820 г.: как раз в это время майор Курило I (Иван Алексеевич), будучи командиром 3 батальона Тенгинского пехотного полка, расположенного вокруг крепости Константиногорской, в Горячеводске и Кисловодске, был кордонным начальником участка по линии впереди Минеральных вод. В то же время майор Курило являлся смотрителем «кислых минеральных вод», почтмейстером и председателем строительной комиссии для устройства ванн.60 Курило был старый кавказский офицер, и Пушкин, живя в 1820 г. в расположении его батальона, должен был знать и запомнить его характерную фигуру. От него он мог слышать много рассказов о горцах, их нравах и нападениях. Все это пригодилось ему при подготовке кавказского романа: Курило занял в нем место второго плана, но важное — как друг офицера Гранева, влюбленного в героиню.

Так же легко раскрываются имена «генерала и генеральши Мерлиных». Речь идет о генерале Станиславе Демьяновиче Мерлини (в некоторых источниках пишется Мерлиний) и его жене Екатерине Ивановне. Служба генерала Мерлини прошла почти целиком (по крайней мере с 1809 г.) на Кавказе и в Закавказье. Он был не столько боевым, сколько административным деятелем, и в этой связи ему, занимавшему пост командующего войсками на русско-персидской границе, довелось 1 мая 1829 г. встречать в Аббас-Абаде, при переправе через Аракс, и на другой день, при въезде в Нахичевань, гроб с телом Грибоедова, который везли из Тегерана в Тифлис.61

Более интересна для нас, чем сам генерал, его жена, Екатерина Ивановна Мерлин»́ (как ее называли современники). Служба ее мужа в 1820-х годах была связана с Георгиевском и с Минеральными водами; Горячеводск (с 1830 г. названный Пятигорском) служил ей постоянным местом пребывания. Уже в 1823 г. ген.-майор Мерлини обладал в Горячеводске одним из самых больших и богатых домов.62 Положение Е. И. Мерлини в горячеводском обществе было заметно и значительно; таким же сохранялось оно и после смерти генерала, в 1830—1840-х годах, когда салон Е. И. Мерлини стал одним из центров светской жизни на водах. Имя ее мелькает в воспоминаниях многих лиц, посещавших Кавказские воды; в невыясненных до сих пор обстоятельствах последних дней жизни и дуэли Лермонтова генеральша Мерлини играет значительную и несомненно отрицательную роль; есть сведения о руководимой ею интриге, о кружке «мерлинистов», задавшемся целью погубить Лермонтова, и пр.63 Из ряда свидетельств мы можем составить себе понятие об этой видной и своеобразной фигуре. Так, Г. И. Филипсон, один из наиболее достоверных кавказских мемуаристов, вспоминая о жизни своей на водах в 1836 г. и о нападении горцев на Кисловодск, рассказывает: «Из первых на тревогу явилась известная в то время генеральша Мерлина́, верхом, по-казачьи, с шашкой и нагайкой, которой чуть не досталось старику Федорову (офицеру гарнизонной артиллерии, — Н. И.). Наконец, открыли огонь ядрами. Тут наездница выказала замечательные тактические соображения. Она закричала на Федорова: „Старая крыса, стреляй гранатами вперед неприятеля, а когда разрыв снарядов остановит толпу в ущелье, валяй картечью“. Старик сказал: „Слушаю, матушка, ваше превосходительство“; но выстрелов гранатами не последовало, горцы были уже далеко».64 То же повторяет, с некоторыми неточностями и дополнениями, Н. П. Раевский, современник дуэли Лермонтова, описывая жизнь на водах: «Мы... часто бывали у генеральши Катерины Ивановны Мерлини, героини защиты Кисловодска от черкесского набега, случившегося в отсутствие ее мужа, коменданта Кисловодской крепости. Ей пришлось самой распорядиться действиями крепостной артиллерии, и она сумела повести дело так, что горцы рассеялись прежде, чем прибыла казачья помощь. За этот подвиг государь Николай Павлович прислал ей бриллиантовые браслеты и фермуар с георгиевскими крестами».65 И далее он вспоминает: «Часто устраивались у нас кавалькады, и генеральша Катерина Ивановна почти всегда ездила с нами верхом по-мужски, на казацкой лошади, как и подобает георгиевскому кавалеру». А по словам другого кавказца, позднее, уже в 1847 г., — «любители виста и преферанса проводили время в доме гостеприимной старушки Екатерины Ивановны Мерлини».66

Очень ценным для нас является, помимо всех этих данных, свидетельство Михаила Ивановича Пущина. Рассказав о пребывании на Кавказских водах вместе с Пушкиным в августе и сентябре 1829 г., он отмечает: «В Горячеводске я познакомился с генералом Мерлиным и с оригинальной его супругою, Екатериною Ивановною, женщиной уже немолодой».67 Из контекста неясно, произошло ли знакомство с Мерлини во время пребывания Пушкина на водах или после его отъезда. Но что Пушкин если и не знал их лично, то во всяком случае много слышал о них, — это показывают планы его Кавказской повести. Оригинальная личность Ек. Ив. Мерлини остановила его внимание: она вместе с мужем упоминается в двух планах, в числе жителей вод, и притом с характерными подробностями: «Генерал-баба» одного из планов — несомненно, муж Екатерины Ивановны, генерал Мерлини — и таким он мог, конечно, казаться рядом со своею мужественною супругою; а «воспитанница Генеральши — чувствительная сводня» играет в том же плане какую-то роль в истории героини с Граневым и с «Якубовичем», что также характеризует и самоё генеральшу. Так, встретив в Пятигорске своеобразную представительницу кавказского военного мира, Пушкин дал ей место в своем повествовательном замысле, в числе персонажей хотя и второго плана, но играющих, вероятно, активную роль в развитии интриги.68

Что касается центральных фигур замысла, то здесь мы видим три имени: московскую семью°«Корсаковых» и двух соперников — Гранева и «Якубовича». О Граневе ничего определенного сказать мы не можем: лицо с такой или близкой фамилией нам неизвестно. Но офицер — раненый, побывавший в плену у горцев, самоотверженный и бесхитростный, каким Гранев является в планах, — был не редкостью в кавказских войсках, и Пушкин мог наблюдать немало таких людей и во время Арзрумского похода, и живя на водах, среди раненых и лечащихся офицеров. Индивидуальный облик Гранева от нас, таким образом, ускользает. Отыскание его прототипа среди кавказских знакомых Пушкина помогло бы определить его индивидуальные черты, которых он в планах Пушкина почти совершенно лишен. Быть может, отыскать его возможно, но вряд ли, однако, нужно: по-видимому, Пушкин в его лице хотел дать типическую фигуру простого русского человека, офицера из среднедворянской и военной среды, противополагая его другому герою — его сопернику «Якубовичу».