Тынянов Ю.Н. - Пушкин и Кюхельбекер. Часть 6.
VI
Кюхельбекер навсегда сохранил о лицее воспоминания. Культ±«дружбы», «дружбы поэтов», возникает у него в лицее; он объединяет в «Союз» Пушкина, Дельвига и себя, а затем Баратынского и Грибоедова; это сказывается в ряде лирических пьес Кюхельбекера и является главной темой его лирики.
В крепости и ссылке он часто вспоминает «лицейских».
К 30-м годам относится его воспоминание о лицейском быте, при чем он особенно останавливается мыслью на Пушкине. Он пишет своей племяннице Александре Григорьевне Глинке:о«Были ли Вы уж в Царском Селе? Если нет, так посетите же когда-нибудь моих пенатов, т. е. прежних... Мне бы смерть как хотелось, чтоб вы посетили Лицей, а потом мне написали, как его нашли. В наше время бывали в Лицее и балы, и представь, твой старый дядя тут же подплясывал, иногда не в такт, что весьма бесило любезного друга его Пушкина, который впрочем ничуть не лучше его танцовал, но воображал, что он по крайней мере Cousin germain* Госпожи Терпсихоры, хотя он с нею и не в близшем родстве, чем Катенин со мною, у которого была привычька звать меня: mon cher cousin*.ћ— Странно бы было если бы Саше случилось танцовать на том же самом паркете, который видел и на себе испытал первые мои танцовальные подвиги! А впрочем, чем Судьба не шутит? — Случиться это может. — Кроме Лицея, для меня незабвенна Придворная Церковь, где нередко мои товарищи певали на хорах. Голоса их и поныне иногда отзываются в слухе моем. Да чтоже и не примечательно для меня в Царском Селе? В Манеже мы учились ездить верьхом; в саду прогуливались; в Кондиторской украдкою лакомились; в Директорском доме против самого Лицея привыкали несколько к Светскому обращению и к обществу дам. Словом сказать, тут нет места, нет почти камня, ни дерева, с которым не было сопряжено какое-нибудь воспоминание, драгоценное для сердца всякого бывшего воспитанником Лицея. — Итак, прошу тебя, друг мой Сашинька, если будешь в Царском Селе, так поговори со мною о нем, да подробнее».
(Кроме бытовых и биографических данных о лицее и Пушкине-лицеисте письмо интересно неожиданно возникшим воспоминанием о Катенине, позволяющем установить степень личной близости двух литературных единомышленников.п
В письме к родным — матери и сестрам — от 5 апреля 1832 г. из Свеаборгской крепости Кюхельбекер осведомляется о всех лицейских товарищах, опуская само собою разумеющееся имя Пушкина:
«... Как я часто думаю о тех, с которыми ранее был дружен, то естественно, что мне нередко представляются те, с которыми я воспитан. Поэтому прошу моих милых сестер писать все, что знают о жизни и судьбе моих товарищей по лицею. О троих я знаю кое-что из газет, которые ранее читал: именно о Корфе, что он теперь камергер, статский советник и кавалер ордена Станислава, о Вальховском, что он полковник и был генерал-квартирмейстером Кавказского корпуса — и, наконец, о Данзасе, что он отличился при Браилове, но это все, что я знаю. Итак, я хотел бы услышать что-нибудь о Малиновском, Стевене, Комовском, Яковлеве и о каждом другом лицеисте первого выпуска, не забудьте также узнать о Горчакове»25.
Ко времени 181¦—1818 гг. — после выхода из лицея — относится не совсем выясненный эпизод с ссорой Пушкина и Кюхельбекера, вызвавшей дуэль. Первые сведения о ней опубликованы Бартеневым, основывавшемся на рассказе Матюшкина и записке Даля о дуэлях Пушкина, написанном вскоре после кончины Пушкина.
«Матюшкин рассказывал, что Пушкин дрался с Кюхельбекером за какое-то вздорное слово, но, выстрелив в воздух, они тотчас же помирились и продолжали дружбу»26.
По Бартеневу дуэль произошла около 1818 г. из-за известной эпиграммы «За ужином объелся я». «Кюхельбекер стрелял первым и дал промах. Пушкин кинул пистолет и хотел обнять своего товарища, но тот неистово кричал: стреляй, стреляй! Пушкин насилу его убедил, что невозможно стрелять, потому что снег набился в ствол. Поединок был отложен, и потом они помирились»27.
В тех же чертах, что и Бартенев (Даль), передает известие о дуэли Н. И. Греч в своих «Записках», уснастив рассказ множеством анекдотических деталей.
Во всех трех версиях есть противоречащие детали и есть черты вымысла; так например, «пистолет, в который набился снег», — это вероятно пистолет Кюхельбекера в день 14 декабря; покушение Кюхельбекера на вел. князя Михаила Павловича в день 14 декабря привлекало к себе разумеется интерес — и деталь, фигурировавшая на суде, могла в устном предании прикрепиться к имени Кюхельбекера и в другом случае.
Общей чертой этих свидетельств является «эпиграмма» или «вздорное слово» и несерьезность ссоры, за которой последовало примирение. С. М. Бонди, сличая одну из лицейских эпиграмм (приписываемую им Пушкину) со стихотворением Кюхельбекера28, в котором критикуется эта эпиграмма, приходит к противоположному заключению — о серьезности ссоры.
К этому следует присоединить еще одно показание.
В 1875 г. в «Русской Старине», № 6 были опубликованы «Биографические заметки о Кюхельбекере, собранные редакцией при содействии его семейства» (делается ссылка на сына Михаила Вильгельмовича Кюхельбекера, дочь Юстину Вильгельмовну Косову и племянницу Александру Григорьевну Глинку). В основу этих заметок легла в достаточной степени искаженная (а кое-где и дополненная) редакцией рукопись Ю. В. Косовой, представляющая в основном полемику с появившимися в 1858 г. «Записками» Греча.
В записке своей об отце Ю. В. Косова между прочим пишет: «В лицее подружился он со многими из своих товарищей и остался с ними в сношениях до самой смерти, несмотря на различие их последующей судьбы, [короче всех сошелся он с Пушкиным, Дельвигом, Горчаковым, Яковлевым]; на долю большей части из них выпали почести и слава, на его — заточение и изгнание. Один только из них И. Ив. Пущин был его товарищем не только на скамьях лицея, но и в рудниках Сибири. О дружбе его с Пушкиным остались более достоверные и благородные памятники, чем пустое четверостишие, приведенное Гречем. Во многих отдельных стихотворениях, особенно в одах своих на 19-ое Октября (Лицейские Годовщины) Пушкин с любовью и уважением упоминает о товарище своем, называя его своим братом «по Музе и Судьбе». Кстати упомяну здесь — и о дуэли, которую Кюхельбекер имел по словам Греча с Пушкиным — [в действительности] она если существовала, то только в воображении Г-на Греча или вернее всего придуманна просто им в виде остроумного анекдота. — Еще в лицее, или тот час же по выходе из него Кюхельбекер действительно дрался с одним из своих товарищей — да только не с Пушкиным, а с Пущиным; верно Греча сбила схожесть фамилий (безделица!). Причина поединка мне неизвестна, знаю только, что он не помешал их обоюдному уважению и что я и теперь обязана И. И. Пущину возможностью издать бумаги отца, так как они были собраны и сохранены им».
Недооценивать это свидетельство дочери не приходится главным образом вследствие особых отношений детей Кюхельбекера к Пущину, после смерти отца опекавшему их; это же позволяет категорическое высказывание Косовой возводить к личному рассказу Пущина.
Тем не менее факт какой-то ссоры Пушкина и Кюхельбекера, так или иначе связанный с дуэлью, приходится считать установленным, вследствие наличия прямых свидетельств Матюшкина и Даля, на которые ссылается Бартенев.
Кроме позднейшего стихотворения «Разуверение» о какой-то ссоре с Пушкиным может быть свидетельствует еще одно стихотворение Кюхельбекера (в том же сборнике ИРЛИ), не поддающееся точной датировке:
К —
Так! легко мутит мгновенье
Мрачный ток моей крови,
Но за быстрое забвенье
Не лишай меня любви! —
Редок для меня день ясной!
Тучами со всех сторон
От зари моей ненастной
Был покрыт мой небосклон.
Глупость злых и глупых злоба
Мне и жалки и смешны:
Но с тобою, друг, до гроба
Вместе мы пройти должны.
Неразрывны наши узы!
В роковой священный час,
Скорбь и Радость, Дружба, Музы,
Души сочетали в нас.
Первоначальное заглавие стихотворения: «Другу».
Варианты: 1. За мгновенное забвенье
Не лишай меня любви.
2. Дружба, Добродетель, Музы,
Съединили братьев нас.
По характерным особенностям стиха и языка и на основании последней строфы («роковой священный час» — повидимому разлука по окончании лицея) можно отнести стихотворение ко времени, непосредственно после окончания лицея, к 1817 или 1818 г. Стихотворение относится к Пушкину («Музы»), либо к Дельвигу («Добродетель»). Однако чувство вины «за мгновенное забвенье» сближает это стихотворение с «Разуверением» и как бы подтверждает догадку о ссоре с Пушкиным, при чем Кюхельбекер был повидимому нападающим.
Другой вопрос — вопрос о фактической стороне дуэли; несомненен анекдотизм в ее описании, о котором говорит Косова. Ее высказывание в анонимном редакционном пересказе «Русской Старины») (1875 г., № б, стр. 338) не привлекало до сей поры внимания; им устанавливается новый факт из биографии Кюхельбекера — дуэль с Пущиным.