Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1815-1825. Часть 20.

82. В. Л. Давыдову (?) (стр. 80). Впервые напечатано в книге П. В. АнненковаХ«Пушкин в Александровскую эпоху», С.-Пб. 1874, стр. 206—207, затем — в «Русск. Арх.» 1881 г., кн. I, стр. 446—447; подлинник — в рукописи б. Румянцовского Музея № 2364, л. 74.

— По словам Анненкова, это письмо былоЯ«послано к кому-то в Петербург с видимой целью поправить неблагоприятное впечатление, произведенное там ложным известием о его отпадении от партии доброжелателей греческого дела» и писано в 1823—1824 гг. Последующими издателями это письмо предположительно относилось адресованным к Александру Николаевичу Раевскому; но Раевский в это время жил, как и Пушкин, в Одессе (ср., напр., «Русск. Стар.» 1904 г., № 2, стр. 358), почему оно и не включено нами, как и следующее письмо, в «Архив Раевских» (см. т. I, стр. 233); Н. О. Лернер в одной заметке своей (в «Русск. Стар.» 1909 г., № 4, стр. 201) также доказывал, что письмо это должно быть относимо не к А. Н. Раевскому, но скорее к В. Л. Давыдову. В 1824 г. отношение Пушкина к борьбе Греции за освобождение из-под турецкого ига было совсем иным, чем то, которым проникнуто письмо его (предположительно относимое также к В. Л. Давыдову) от мая 1821 г. (см. № 23): тогда Пушкин разделял «восторг умов» и был горячим сторонником дела освобождения и самих деятелей восстания, — теперь он отзывался о них и вообще о греках, что это — нищие, карманные воришки, бродяги без смелости и т. п. (см. след. письмо), а в письме к князю Вяземскому от конца июня 1824 г. (№ 88) называл современных ему греков «пакостным народом, состоящим из разбойников и лавошников», и говорил, что «Греция ему огадила» (см. ниже). По связи с этими словами мы приурочиваем оба письма (№ 82 и 83) к середине 1824 г. Следует, однако, оговориться, что твердых оснований к такой датировке нет, и еще П. О. Морозов сомневался в ней, указывая, что письмо № 83 (см. ниже) может относиться и к 1821 году, так как на обороте листа, на котором оно писано, находится черновой набросок послания к П. С. Пущину, относящегося, по всей вероятности, к 1821 году (Пушкин, изд. Акад. Наук, т. III, примеч., стр. 52—53 и 480).

83. В. Л. Давыдову (?) (стр. 80—81). Впервые напечатано, в переводе на русский язык, в книге П. В. Анненкова:Я«Пушкин в Александровскую эпоху», С.-Пб. 1874 г., стр. 204—205; по подлиннику — в Академ. издании Переписки, т. I, стр. 112—113; подлинник — в Библиотеке Академии Наук; на нем жандармская красная пометка: 59, а на обороте — нарисованные Пушкиным мужские головы в профиль и совершенно исчерканные, писанные наскоро карандашом стихи к П. С. Пущину (Хвала тебе... Но ты предвидел свой... Грядущий... и то д.). Анненков датирует письмо 1823 г. и считает его адресованным «какому-то дальнему приятелю» (стр. 203); позднейшими издателями неправильно относилось к А. Н. Раевскому (ср. заметку Н. О. Лернера в «Русск. Стар.» 1909 г., № 4, стр. 201).

— Это письмо, по содержанию, следует сопоставить с предыдущим письмом № 82.

Перевод: ...«из Константинополя — Вот нищие [комиссионеры... жиды, карманные воришки] трусишки, воры и бродяги, которые не [не могли] [никогда] могли выдержать даже первого огня плохих турецких стрелков, [вот что такое] [Они] составили бы забавный отряд в [РусскойК армии графа Витген[штейна]. Что касается офицеров, то они еще хуже солдат. [Можно видеть] Мы видели новых Леонидов на улицах Одессы и Кишенева [мы], со многими из них лично знакомы и свидетельствуем о их полном ничтожестве — ни малейшего понятия о военном искусстве, никакого представления о чести, никакого энтузиазма — они нашли искусство быть пошлыми в то самое время, когда их рассказы должны были интересовать каждого Европейца — [офицеры] Французы и Русские, которые здесь живут [говорят им в лицо грубые оскорбления и иногда] выказывают то презрение к ним, которое они более чем заслуживают, они все сносят, даже палочные удары, с хладнокровием, достойным Фемистокла. Я не варвар и не апостол [правит.] Алкорана, дело Греции меня живо интересует, вот почему я и негодую, видя, что на долю этих жалких людей выпала священная обязанность быть защитниками свободы».

— Витгенштейн — граф Петр Христианович (род. 1768, ум. 1843) — генерал-от-кавалерии, один из виднейших деятелей Отечественной войны, в 1824 г. — главнокомандующий 2-й армией, затем генерал-фельдмаршалИ член Государственного Совета.

— Леонид — царь Спартанский, геройски погибший в знаменитой битве с персами при Фермопилах в 480 г. до Р. Х.

— Фемистокл — знаменитый Афинский вождь и государственный деятель, прославившийся победою над персами при Саламине.

— Алкоран — священная книга мусульман, содержащая закон Магомета; апостол Алкорана — значит «сторонник Турции», против ига которой боролись греки.

— Пушкин, конечно, и в это время не безразлично относился к делам Греции: в декабре 1823 г. он просил И. П. Липранди доставить ему перевод двух песен греческих гетеристов (т.-е. членов общества ГетерияЪ направлявшего действия в борьбе с турками) и получил их в январе 1824 г. («Русск. Арх.» 1866, ст. 1407—1408); в письме к князю Вяземскому от конца июня 1824 г. (№ 88) он тоже горячо говорил о судьбе греков; наконец, и эти отрывки из его писем свидетельствуют о том, что он не был «врагом освобождающейся Греции»: он лишь критически относился к самым деятелям революции и к народной массе греков, бывшей ему несимпатичною.

84. А. И. Казначееву (стр. 81—82). Впервые напечатано в книге Анненкова:Й«Пушкин в Александровскую эпоху», стр. 256—258, затем в Соч., изд. Анненкова, т. VII, стр. 189 [где и перевод], в «Русск. Арх.» 1884 г., кн. II, стр. 189—190 [с переводом] и в «Русск. Стар.» 1884 г., т. 43, стр. 4; подлинник — в рукописи б. Румянцовского Музея № 2370, л. 8—9.

Перевод:м«[Ваше письмо очень меня огорчило]. Мне очень досадно, что моя отставка вас так огорчила, а сожаление, которое вы мне по этому поводу выражаете, искренно меня трогает. Что касается ваших опасений относительно последствий, которые может повлечь эта отставка, то я не нахожу их основательными. О чем мне сожалеть? Не о моей ли неудавшейся карьере? Но у меня уже было довольно времени, чтобы покориться такой мысли. О моем жалованье? [Для меня ясно, что, при отсутствии состояния и при моих малых средствах, я не могу им пренебрегать]. Так как мои литературные занятия могут доставить мне больше денег, нежели [служба], то совершенно естественно принести им в жертву мои служебные занятия. Вы говорите мне о покровительстве и о дружбе, — двух вещах, по моему мнению, несовместимых. Я не могу, да и не хочу претендовать на дружбу графа Воронцова, еще менее — на его покровительство, ничто, сколько я знаю, не принижает более, чем покровительство, и я слишком уважаю этого человека, чтобы пожелать унижаться перед ним. У меня есть на этот счет демократические предрассудки, которые стоят предрассудков аристократической гордости. Я жажду только независимости (простите мне это выражение во внимание к самому понятию); с помощью смелости и настойчивости я, наконец, обрету ее. Я уже поборол в себе отвращение писать и продавать свои стихи из-за средств к жизни; самый большой шаг сделан; и если я еще пишу лишь под прихотливым влиянием вдохновения, — то, раз стихи написаны, я уже смотрю на них исключительно, как на товар, по столько-то за штуку. Я не постигаю ужаса своих друзей (да и не очень-то знаю, что такое мои друзья). Я устал зависеть от хорошего или дурного пищеварения того или другого начальника, мне наскучило, что ко мне в моем отечестве относятся с меньшим уважением, чем к первому попавшемуся [дураку] мальчишке-англичанину, который является к нам, чтобы среди нас проявить свою [глупость] плоскость [небрежность] и свое бормотанье. Нет никакого сомнения, что граф Воронцов, — человек умный, — сумеет [сделать меня виноватым] выставить меня, в глазах общественного мнения, виноватым: победа весьма лестная, — и я предоставляю ему наслаждаться ею в свое удовольствие, ибо так же мало забочусь об общественном мнении, как и о брани и о восторгах наших журналов».

— Письмо это, служащее ответом на письмо А. И. Казначеева (до нас не дошедшее), касается ссоры Пушкина с графом М. С. Воронцовым (см. в письме † 81), в которой Казначеев принял роль посредника, уговаривал Пушкина успокоиться и не проситься в отставку. Как сказано было выше (стр. 323), 8 июля последовало высочайшее повеление об исключении Пушкина из службы, при чем он был выслан в деревню родителей, без права выезда оттуда, и отдан под надзор Рижского военного, Псковского, Лифляндского, Эстляндского и Курляндского генерал-губернатора маркиза Ф. О. Паулуччи. Печатая настоящее письмо, П. И. Бартенев писал по его поводу: «Кажется, что после знаменитого донесения о саранче Пушкин сначала получил увольнение только от службы, и уже потом пришла бумага из Петербурга об его ссылке на жительство в Псковскую губернию. Наказание поразило всех своею неожиданностью. Князя Воронцова в то время не было в Одессе (он объезжал свой край). Пушкин сделался сам не свой. Он пропадал целыми днями. Жившая в то время в Одессе добрая его знакомая [княгиня В. Ф. Вяземская. Б. М.] спрашивает его:Ю«Что вас не видно? Где вы были?» — «На кораблях: трое суток сряду пили и кутили». Тем не менее, хоть и реже прежнего, он появлялся на даче Рено, у княгини Воронцовой. После известной его эпиграммы на ее мужа (в которой потом сам он раскаивался), конечно, обращались с ним очень сухо...» («Русск. Арх.» 1884 г., кн. III, стр. 188).

— Мнение Пушкина об унижающем влиянии покровительства, протекции, ср. выше, в письме его к брату от сентября — октября 1822 (™ 44) и в следующем письме к князю Вяземскому (№ 85); в письмах к А. А. Бестужеву от конца мая — начала июня и к К. Ф. Рылееву от второй половины июня 1825 г. (№ 148 и 150) Пушкин говорит о меценатстве со стороны государей и полусерьезно жалеет, что такое меценатство не проявлялось по отношению к нему лично. В конце письма, в словах Пушкина о первом попавшемся мальчишке-англичанине, — намек на пристрастие графа Воронцова ко всему английскому.

85. Князю П. А. Вяземскому (стр. 82—83). Впервые напечатано в Академическом изд. Переписки Пушкина, т. I, С.-Пб. 1906, стр. 115—116, по подлиннику (на бумаге вод. зн. Bondon 1821), найденному нами в Остафьевском архиве гр. С. ДЪ Шереметева; запечатано гербовой печатью с княжеской короной. Датируется 7 июня, — днем приезда княгини В. Ф. Вяземской в Одессу (см. ниже).

— Жена кн. П. А. Вяземского — кн. Вера Федоровна, рожд. кн. Гагарина (род. 6 сентября 1790, ум. 8 июля 1886), женщина умная, живая и образованная, «добрая и милая баба», — как шутя выразился Пушкин, уведомляя брата о ее приезде в Одессу (№ 86); она приехала в Одессу с двумя маленькими детьми, для лечения их, 7 июня 1824 г. («Остаф. Арх.», т. V, вып. 1, стр. 18) и прожила там до 26 августа. В ее письмах за эти 2¹/₂ месяца постоянно говорится о Пушкине: его столкновение с Воронцовым, подача им прошения об отставке и затем высылка из Одессы прошли на ее глазах, при чем она была посвящена Пушкиным, — как единственное, повидимому, лицо, к которому он относился с полным доверием и симпатией, — во все подробности событий. В первом же письме своем по приезде в Одессу, от 13 июня, княгиня Вяземская писала мужу (по-французски) следующее: «Ничего хорошего не могу сказать тебе о племяннике Василия Львовича [поэте Пушкине]. Это совершенно сумасшедшая голова, с которою никто не сможет совладать. Он натворил новых проказ, из-за которых подал в отставку. Вся вина — с его стороны. Мне известно из хорошего источника, что отставки он не получит. Я делаю все, что могу, чтобы успокоить его, браню его от твоего имени, уверяя его, что разумеется ты первый признал бы его виноватым, так как только ветренник мог так набедокурить. Он захотел выставить в смешном виде важную для него особу — и сделал это; это стало известно и, как и следовало ожидать, на него не могли больше смотреть благосклонно. Он меня очень огорчает; никогда не приходилось мне встречать столько легкомыслия и склонности к злословию, как в нем, но, вместе с тем, я думаю, у него доброе сердце и много мизантропии; не то, чтобы он избегал общества, но он боится людей; это, может быть, последствие несчастий и вина его родителей, которые его таким сделали» («Остаф. Арх.», т. V, вып. 2, стр. 103). Сообщая А. И. Тургеневу вышеприведенную выдержку из письма жены, князь П. А. Вяземский писал ему 7 июля: «Разумеется, будь осторожен с этими выписками. Но, видно, дело так повернули, что не он просится: это неясно! Грешно, если над ним уже промышляют и лукавят. Сделай одолжение, попроси Северина устроить, что можно, к лучшему. Он его, кажется, не очень любит: тем более должен стараться спасти его; к тому же, верно, уважает его дарование, а дарование не только держава, но и добродетель» («Остаф. Арх.», т. III, стр. 57—58); 10 июля он отвечал жене на ее письмо и говорил: «Этот каламбур сообщи Пушкину, если он еще у вас! Эх, он шалун! Мне страх на него досадно, да и не на его одного! Мне кажется по тому, что пишут мне из Петербурга, что это дело криво там представлено. Грешно тем, которые не уважают дарования даже и в безумном! Сообщи и это Пушкину: тут есть ему и мадригал, и эпиграмма» («Остаф. Арх.», т. V, вып. 1, стр. 28—29). Пушкин был дружески привязан к княгине Вяземской во всю свою последующую жизнь — до самого дня своей смерти. Княгиня в свою очередь до старости «любила вспоминать о Пушкине, с которым была в тесной дружбе, чуждой всяких церемоний». «Бывало», рассказывает граф С. Д. Шереметев с ее слов: «зайдет к ней поболтать, посидит и жалобным голосом попросит: «Княгиня, позвольте уйти на суденышко!» и, получив разрешение, уходил к ней в спальню за ширмы. Она иначе не называла его, как Alexandre Pouschkine» («Стар. и Новизна», кн. VI, стр. 331).

— Письма князя Вяземского, которые привезла Пушкину княгиня Вяземская, до нас не сохранились, равно как и мадригал В. Л. Пушкина. Было еще письмо Вяземского к Пушкину, от середины мая 1824 г., пересланное через А. Я. и К. Я. Булгаковых, тоже неизвестное («Русск. Арх.» 1901, кн. II, с. 57).

— Эпиграмма князя Вяземского — одна из эпиграмм его на М. А. Дмитриева, вызванных полемикою его с Вяземским по поводу его «Разговора между Издателем и Классиком с Выборгской стороны или с Васильевского острова» (см. выше, стр. 318); здесь имеется ввиду следующая эпиграмма, напечатанная затем в «Северных Цветах на 1825 г.», стр. 289:

К журнальным близнецам.

Цып!  цып:  сердитые  малютки!
Вам  злиться, право, не  под-стать,
Скажите, стоило-ль из  шутки
Вам  страшный  писк  такой  поднять?
Напрасна ваших  сил утрата!
И  так  со  смехом  все  глядят,
Как  раздраженные  цыплята
Распетушились не  в-попад!

Как видим, Вяземский воспользовался поправкою Пушкина и в 4-м стихе вместо «визг» поставил: «писк».

— Эпиграмма А. С. Грибоедова — очень известное, ходившее по рукам, но не попавшее тогда в печать шестистишие, направленное на тех же М. А. Дмитриева и А. И. Писарева, что и вышеприведенная эпиграмма Вяземского. Вот текст ее, сообщаемый К. А. Полевым:

И  сочиняют — врут  и  переводят — врут!
Зачем  же  врете вы, о дети. — Детям  прут!
Шалите  рифмами, нанизывайте  стопы,
Уж  так и  быть, — но  вы  ругаться удальцы!
Студенческая  кровь, казенные  бойцы,
Холопы  «Вестника  Европы»!

(Соч. Грибоедова, изд. Акад. Наук, под ред. Н. К. Пиксанова, т. I, стр. XI, VII, 23 и 286). С князем Вяземским Грибоедов познакомился весною 1823 г. в Москве, где сблизился с ним в течение зимы 1823—1824 г. и, как мы видели выше, написал с ним вместе оперу-водевиль «Кто брат? кто сестра?» (см. там же, т. III, стр. 153, 322).

— Пушкин и князь Вяземский и впоследствии неоднократно возвращались к мысли об издании своего журнала, в котором можно было бы сплотить единомышленников, ввести истинную и добросовестную критику и таким образом создать противовес изданиям литературных противников в роде Каченовского или людей сомнительной репутации в роде Воейкова, Греча, Булгарина или бездарностей в роде князя Шаликова и Измайлова. Пушкин, однако, верно отметил, что для ведения журнала у них недоставало «своего Каченовского», т.-е., личной выдержки, того постоянного трудолюбия и способности к черной работе, которых требует издание журнала... В 1826 г. Пушкин высказал П. А. Катенину мысль о необходимости основания журнала (см. письмо к Катенину от первой половины февраля 1826 г.) и в конце того же года принял участие в основании «Московского Вестника», а в конце 1827 г. князь Вяземский приглашал Пушкина, Жуковского и Д. В. Дашкова к изданию повременного сборника «Современник»; в 1830—1831 г. кружок Пушкина сплотился около «Литературной Газеты» барона Дельвига, после смерти которого Пушкин хлопотал (1831—1832 г.) о разрешении ему издавать литературно-политическую газету «Дневник», но она не состоялась, и только к 1836 году Пушкину удалось осуществить свою давнюю мечту об основании собственного журнала: это был «Современник», изданием которого в значительной части заведывали П. А. Плетнев, кн. В. Ф. Одоевский и А. А. Краевский.

— Говоря о том, что «на Воронцова нечего надеяться», Пушкин имел в виду свою ссору с ним и выяснившееся недоброжелательство к нему его начальника, на «великодушное покровительство» котораго он не мог, да и не желал претендовать (см. выше, в письме к А. И. Казначееву, № 84). Лишнее доказательство этого недоброжелательства поэт в это время усмотрел еще и из того, что он не получил приглашения на увеселительную поездку в Гурзуф, которую предпринял в июне граф Воронцов с многочисленными гостями для празднования новоселья в своем новом Гурзуфском доме (см. у А. Л. Бертье-Делагарда: Память о Пушкине в Гурзуфе — «Пушк. и его соврем.», вып. XVII — XVIII, стр. 82—83; ср. выше, в конце письма № 70).

— Ломоносову, как известно, покровительствовали такие «просвещенные вельможи», как Ив. Ив. Шувалов и граф М. Л. Воронцов; при их содействии Ломоносову иногда удавалось приводить в исполнение свои великие научные начинания и предположения.

— Французская фраза означает: «Где та свинцовая задница, которая будет толкать дело вперед?»

— Милонов — Михаил Васильевич, поэт (см. выше, стр. 228).

— Sectaire значит сектант, человек определенной партии.

— Дмитриев — Иван Иванович (см. выше, стр. 244—245,310—311), о литературном значении коего Пушкин так спорил с кн. Вяземским в письмах к нему от 4 ноября 1823 и 8 марта 1824 г. (ы 63 и 76). Осенью 1824 г. Дмитриев в письме к Жуковскому писал: «Последние стихи молодого Пушкина очень милы. В них легко узнаешь черты милого и доброго Жуковского. Они далеко лучше прежних отрывков из Онегина» («Русск. Арх.» 1871 г., кн. I, стр. 429).

— Называя П. А. Катенина в числе возможных сотрудников будущего журнала, Пушкин не знал, как резко отзывался он о Вяземском и о самом Пушкине по поводу предисловия Вяземского к «Бахчисарайскому Фонтану» (см. выше, стр. 319), а о самой поэме писал тому же приятелю своему Н. И. Бахтину: «Фонтан что такое, — и сказать не умею; смыслу вовсе нет. Вначале Гирей курит, потом встал и пошел куда-то, вероятно, на двор, ибо после об этом ни слова, а начинается описание внутренности гарема, где, по мнению Пушкина, запертые невольницы, пылкие грузинки и пр. сидят, беспечно ожидая хана!!! что за Мария? что за Зарема? Как они умирают? никто ничего не знает, — одним словом, это romantique. Стихи или, лучше сказать, стишки сладенькие, водяные, раз читаются, а два никак» (А. А. Чебышев, Письма П. А. Катенина к Н. И. Бахтину, С.-Пб. 1911, стр. 65.) Выпады Катенина против кн. Вяземского в тех же письмах тоже неприятно поражают своею злобностию и пристрастностию (см., напр., стр. 32, 35, 65 и др.). Вообще П. А. Катенин, как ни ценил Пушкин его образование и действительно основательное знание Западной литературы, относился к Пушкину не искренно, не чистосердечно, что видно, между прочим и из других его писем к Н. И. Бахтину (см. там же).

— Василий Львович — Пушкин, дядя поэта.

— Воейков — Александр Федорович, издатель, с В. И. Козловым,т«Новостей Литературы», в которых кн. Вяземский сотрудничал; Пушкин хорошо знал невысокие нравственные качества Воейкова и был им недоволен за перепечатку, без разрешения, его «Элегии»: «Увы, зачем она блистает»... из только что (в конце декабря 1822 г.) вышедшей «Полярной Звезды на 1823 год» в «Новостях Литературы» (1823 г., кн. III, № I, от начала января, стр. 13—14). — Два письма (1821 и 1824) князя Вяземского к Воейкову см. в »Русск. Стар.» 1904 г., № 1, стр. 115—122.

— О Булгарине см. выше, стр. 305—306 и 307.

— Бируков — цензор (см. выше, стр. 260).

— П. Б. — Петербург.

— О «Revue des bévues» см. выше, в письме № 49, и в объяснениях к нему, стр. 261.

— Асмодей — «арзамасское» прозвище князя Вяземского.

—1-я глава «Евгения Онегина» была закончена Пушкиным еще 22 октября 1823 г.: она вышла в свет в феврале 1825 г.

—15 мая 1824 г. Министром Народного Просвещения, на место князя А. Н. Голицына, был назначен адмирал Александр Семенович Шишков(см. выше, стр. 184—185), Президент Российской Академии и Беседы Любителей Российского слова, некогда столь ненавистный «арзамасцам»; Пушкин ждал от этого назначения «добра для литературы вообще» (ср. далее письма № 86, 88,89, 91, 118). В написанном осенью 1824 г. «Втором посланнии к цензору» Пушкин писал:

               ......ведаю,  кому
Сей  важной  новостью  обязана  Россия:
Обдумав, наконец, намеренья  благие,
Министра честного наш добрый  царь избрал, —
Шишков  уже наук правленье восприял.
Сей  старец дорог нам:  он  блещет средь народа
Священной  памятью Двенадцатого  года.
Один  в  толпе  вельмож он Русских  муз любил,
Их, незамеченных, созвал, соединил;
От хлада наших дней  сберег он  лавр  единый
Осиротелого  венца  Екатерины.

Он  с  нами  сетовал, когда Святый Отец  [кн. Голицын],
Омара да Али  приняв за образец,
В угодность господу, себе во утешенье,
Усердно  заглушить  старался  просвещенье...

И далее:

Цензура, вот  кому  подвластна ты  была!
Но  полно!  мрачная  година  протекла,
И ярче уж горит светильник  просвещенья.
Я, с переменою  несчастного  правленья,
Отставки  цензоров, признаться, ожидал....

—2-е изданиеу«Кавказского Пленника» не осуществилось, так как Ольдекоп выпустил перевод его на немецкий язык вместе с русским текстом поэмы; см. выше, стр. 290—291, и ниже, в письмах за №№ 86, 88, 92, 98, 107, 116, 20 июля 1827.

— По поводу времяпровождения Пушкина под конец пребывания его в Одессе кн. В. Ф. Вяземская, как мы уже упоминали (стр. 325), впоследствии вспоминала:Л«Иногда он пропадал. — Где вы были? — На кораблях. Целые трое суток пили и кутили» («Русск. Арх.» 1888 г., кн. II, стр. 306).

— Получив настоящее письмо Пушкина, князь Вяземский писал жене своей 1 июля: «Кланяйся Пушкину и скажи, что получил письмо его, кажется 14-го. Буду отвечать ему после. Скажи ему, чтобы он не дурачился, то-есть не умничал, ибо в уме или от ума у нас и бывают все глупости. Пускай перенимает он у меня! Я глупею à vue d’œil» («Остаф. Арх.», т. V, в. 1, стр. 24).