Скачать текст письма

Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1815-1825. Часть 36.

145. К. Ф. Рылееву (стр. 132—133). Впервые напечатано вФ«Материалах» Анненкова, стр. 90 (отрывок) и в «Полярной Звезде на 1861 г.» Герцена и Огарева, Лондон. 1861, стр. 77 (полностью); подлинник (на бум. — вод. зн. Гг. X. 1824) — в Библиотеке Академии Наук, в собрании E. А. Масальской-Суриной («Пушк. и его соврем.», вып. IV, стр. 46).

— Это письмо служит ответом на письмо Рылеева к Пушкину от 12 мая, начинающееся словами:Т«Дельвиг пересказал мне замечания твои о Думах и Войнаровском. Хочется поспорить, особливо о последнем, но удерживаюсь до поры: жду мнения твоего на письме и жду с нетерпением»... (Акад. изд. Переписки, т. I, стр. 215). Получив, наконец, это мнениеУ«на письме» (до нас не сохранившееся — см. выше, стр. 418), Рылеев отозвался Пушкину новым письмом — от первой половины июня (там же, стр. 231—232), — служившим ответом и на настоящее письмо № 145; Пушкин, в свою очередь, ответил письмом за № 150 (см. ниже).

— Замечания Пушкина наЭ«Войнаровского» до нас не дошли, но они были известны друзьям Рылеева. Так, Н. А. Бестужев в своем Воспоминании о К. Ф. Рылееве говорит следующее: «Когда Рылеев напечатал «Войнаровского» и послал Пушкину экземпляр, прося сказать о нем свое мнение, Пушкин прислал ему назад со сделанными на полях замечаниями, и противу стихов истинно-поэтических, истинно-прекрасных, как, например, после рассказа пленного казака:

Мазепа горько улыбнулся.
Прилег, безмолвный, на траву
II в плащ широкий завернулся.... или когда Мазепа говорит племяннику:

Но чувств твоих я не унижу,
Сказав, что родину мою
Я более, чем ты, люблю.
Как должно юному герою,
Любя страну своих отцов,
Женой, детями и собою
Ты ей пожертвовать готов...
Но я, но я, пылая местью,
Ее спасая от оков,
Я жертвовать готов ей честью, — после сих и многих других прекрасных мест, или вовсе не замеченных или едва отмеченных, мнение Пушкина выражено слабо, тогда как при изображении палача, где Рылеев сказалё

Вот  засучил  он  рукава..., —

Пушкин вымарал это место и написал на поле:С«Продай мне этот стих!» (см. Воспоминания братьев Бестужевых. Редакция П. Е. Щеголева, Пгр. 1917, стр. 27—28, и заметку Н. О. Лернера в «Известиях книжных магазинов М. О. Вольф и Вестнике Литературы» 1916 г., № 6, стр. 141—142).

— Приводя отзыв Пушкина ош«Думах» Рылеева. В. И. Маслов находит его совершенно справедливым: «Вводя современные мотивы в рамки прошлого, Рылеев лишал вместе с тем свои Думы местного колорита и сближал их с однообразными произведениями ложно-классиков; одно указание исторических фактов и имен не могло создавать еще народного элемента в Думах» (Литературная деятельность К. Ф. Рылеева, Киев. 1912, стр. 169—170). Ср. в письме Пушкина к Бестужеву № 133 и ниже, в конце письма № 146.

—Ч«Петр Великий в Острогожске» — дума Рылеева, напечатанная впервые в «Соревнователе Просвещения» в 1823 г. (ч. XXI, № 3). Ее окончательные строфы посвящены ответу на вопрос:

Где ж свидание с Мазепой
Дивный свету царь имел?
Где герою вождь свирепый
Клясться в искренности смел?
— Там, где волны Острогощи
В Сосну тихую влились,
Где в стране благословенной
Потонул в глуши садов
Городок уединенный
Острогожских казаков.

—Ч«Иван Сусанин» — дума Рылеева, напечатанная впервые в «Полярной Звезде на 1823 год» — «Психология Сусанина», говорит В. И. Маслов: «жертвовавшего жизнью для родины, была так близка и понятна Рылееву; в обрисовке этого героя — в словах, с которыми он обращается к сыну, торопя последнего известить царя об опасности, а затем в ответе Сусанина полякам можно видеть субъективные переживания самого поэта, также готового на всякую жертву для блага родины» (назв. соч., стр. 217); это обстоятельство, вероятно, и сделало «Сусанина» выше других дум в художественном отношении, что Пушкин и не преминул отметить. Приводим последние строфы думы «Иван Сусанин», вызвавшие одобрение Пушкина:

«Убейте,  замучьте!  моя  здесь могила!
Но знайте и рвитесь — я спас Михаила!
Предателя, мнили, во мне вы  нашли?
Их  нет и не будет на Русской  земли! 1
В  ней  каждый отчизну с младенчества любит
И  душу изменой свою не погубит!»
«Злодей!» — закричали враги, закипев:
«Умрешь под мечами!» — «Не страшен  ваш  гнев!
Кто Русский  по сердцу, тот бодро и смело
И  радостно гибнет за правое дело!
Ни  казни, ни смерти  и  я  не боюсь:
Не  дрогнув умру за царя  и  за Русь!»
— «Умри  же!»  сарматы  герою вскричали, —
И  сабли над старцем, свистя, засверкали.
«Погибни, предатель!  Конец твой  настал!»
И  твердый Сусанин  весь в язвах упал.
Снег чистый чистейшая  кровь обагрила:
Она  для  России  спасла  Михаила!..

— Ошибку Рылеева в словах о гербе России в его думе «Олег Вещий» Пушкин отметил в письме к брату Льву еще в январе 1823 г. (см. выше. № 49 и в объяснениях, стр. 261).

— Слова Пушкина обА«Исповеди Наливайки» служат ответом на следующее место письма Рылеева от 12 мая: «Ты ни слова не говоришь о Исповеди Наливайки, а я ею гораздо более доволен, нежели смертью Чигиринского Старосты, которая так тебе понравилась. В Исповеди — мысли, чувства истины, — словом гораздо более дельного, чем в описании удальства Наливайки, хотя, наоборот, в удальстве более дела» (Акад. изд. Переписки, т. I, стр. 215).

—Ч«Тебе скучно в Петербурге, а мне скучно в деревне» — это ответ на слова Рылеева в том же письме: «Петербург тошен для меня; он студит вдохновение; душа рвется в степи; там ей просторнее, там только могу я сделать что-либо, достойное века нашего, но как бы на зло железные обстоятельства приковывают меня к Петербургу» (там же). Свидеться Пушкину и Рылееву уже не было суждено: арестованный в ночь после 14 декабря 1825 г., Рылеев 13 июля 1826 г. погиб в числе пяти казненных декабристов. Ответ Пушкина напоминает слова Мефистофеля из Пушкинской «Сцены из Фауста» (1826 г.):

 Фауст:

Мне  скучно,  бес!

 Мефистофель:

                                   Что  делать,  Фауст!
Таков  вам  положон  предел,
Его  ж  никто  не  преступает.
Вся  тварь  разумная  скучает:
Иной  от  лени,  тот  от  дел  и  т.  д.

146. В. А. Жуковскому (стр. 133). Впервые напечатано вЙ«Русск. Арх.» 1870 г., ст. 1169—1171; подлинник — в Государственной Публичной Библиотеке, в бумагах Жуковского; письмо это — на таком же листе бумаги, что и черновик прошения на имя Александра I (см. ниже № 147); запечатано перстнем-талисманом.

— Письмо это служит ответом на задушевное письмо к Пушкину Жуковского, датируемое, по соображению с обстоятельствами биографии Пушкина, второю половиною мая 1825 г. (Акад. изд. Переписки, т. I, стр. 216—217)µ «Мой милой друг, прошу тебя отвечать как можно скорее на это письмо, но отвечай человечески, а не сумасбродно. Я услышал от твоего Брата и от твоей Матери, что ты болен: правда ли это? Правда ли, что у тебя в ноге есть что-то похожее на аневризм и что ты уже около десяти лет угощаешь у себя этого постояльца, не говоря никому ни слова. Причины такой таинственной любви к аневризму я не понимаю и никак не могу ее разделять с тобою»... Далее Жуковский убеждал Пушкина не пренебрегать здоровьем и сообщить ему о нем, — для принятия мер к поездке поэта хотя бы в Ригу. «Скорее, скорее ответ», — заключал Жуковский свое тревожное письмо, которое было вызвано, как он говорит, рассказами Льва Пушкина и матери поэта, Н. О. Пушкиной; при этом, однако, Жуковский не подозревал, что аневризм, на который Пушкин ссылался еще год тому назад, когда просился в отставку в Одессе (см. выше, № 81), был лишь предлогом для получения позволения на выезд из Михайловского, где ему было «душно» (М. А. Цявловский, Тоска по чужбине у Пушкина — «Голос Минувшего» 1916, № 1, стр. 43). В ответе своем на письмо Жуковского Пушкин поэтому почти признается ему, что дело не в аневризме, что с болезнью этою он может и еще прожить, но что он будет благодарен и царю, и друзьям, если устроится его поездка за границу.

— Письмо Вяземского, в котором тот сообщал Пушкину, что его друзья в отношении властей в нем изверились, до нас не сохранилось; но мы можем догадываться, что писал он поэту под впечатлением следующих слов А. И. Тургенева, полученных в начале мая и вызванных ложным сообщением о каких-то новых стихах Пушкина против Карамзина: «Похвалив талант Пушкина», писал Тургенев 28 апреля: «я не меньше, особливо с некоторого времени, чувствую омерзение к лицу его. В нем нет никакого благородства. По душе он для меня хуже Булгарина. Этот — поляк безмозглый да и только; чего от него требовать, и почему Карамзин должен быть для него священ? Чем более возвышает он собою Россию, тем более должен бесить польского паяца. Но Пушкин учился читать по страницам Карамзина, но Пушкин плакал — и не раз — за столом его, но Карамзин за него рыцарствовал. Я ни слова не сказал о Карамзине-просветителе России в некотором смысле; ибо Пушкин щеголяет не русским чувством и думает, что сердце у него не лежит к России. Ему хочется быть и в этом Байроном, — но и Байрон имел друзей в Англии; он любил Мура, а Пушкин поднял руку на отца по крови и на отца-Карамзина. Все это между нами совершенно; вырвалось из души, которой не вижу ни в стихах, ни в душе Пушкина» («Остаф. Арх. », т. III, стр. 117; ср. стр. 121 и выше, в примечаниях, стр. 434, 441).

— Н. М. Карамзин, которому Пушкин дал упоминаемое им обещание перед своею ссылкою на юг в мае 1820 года (см. выше, стр. 205 и 294). Сам Карамзин так писал об этом И. И. Дмитриеву 7 июля 1830 г., высказывая своему другу мнение о поэме «молодого Пушкина», т.-е. о «Руслане и Людмиле»: «Его простили за эпиграммы и за оду на вольность; дозволили ему ехать в Крым и дали на дорогу 1000 р. Я просил об нем из жалости к таланту и молодости: авось будет рассудительнее; по крайней мере дал мне слово на два года!» (Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву, С.-Пб. 1866, стр. 290).

— В словах: «Я буду думать об одних пятистопных без рифм» заключается намек на кипевшую в это время работу поэта над «Борисом Годуновым», написанным пятистопными ямбами без рифм. Припомним, кстати, что ранее Пушкин иначе относился к этому размеру; так, еще в 1818 г., прочитав написанное белым пятистопным и неканоническим ямбом стихотворение Жуковского «Тленность», начинающееся словами:

Послушай, дедушка:  мне  каждый  раз.
Когда  взгляну  на; этот замок  Ретлер,
Приходит  в  мысль:  что, если  то  ж  случится
И  с  нашей  хижиной? —

Пушкин сложил на него пародию:

Послушай, дедушка:  мне  каждый  раз,
Когда  взгляну на этот замок  Ретлер,
Приходит  в  мысль:  что, если  это  проза,
Да  и  дурная?

Жуковский сам очень смеялся над этой пародией, в которой Пушкин желал подчеркнуть не только белые, но и бесцензурные стихи (в 4-й строке), «но не уверил Пушкина, что это стихи»; однако, он предсказывал, что настанет время, когда поэт переменит свое мнение о белом стихе (Л. Майков, Пушкин, стр. 5; Соч., ред. Венгерова, т. I, стр. 474 и т. VI, стр. 544). И действительно, Пушкин впоследствии резко изменил свой взгляд на природу пятистопного ямба, ярким примером чего могут служить маленькие трагедии 1830 г., в которых, несмотря на их нерифмованность, только половина стихов обладает мужской цезурой (о 5-стопном ямбе Пушкина см. у Г. Маслова в «Пушк. и его соврем.», вып. XXVIII, стр. 96—98, и Б. В. Томашевского в сб. «Очерки по поэтике Пушкина», Берлин. 1923, стр. 5—143). Однако, уже в 1822 г. он, по поводу перевода Жуковским «Орлеанской Девы» и слухов о ее постановке на сцене, писал брату: «5-стопные стихи без рифм требуют совершенно новой декламации» (см. выше, в письме № 41, и стр. 260 и ниже, стр. 504—505).

— Черновое к самому Белому, т.-е., — к императору Александру I: см. его ниже, № 147.

— Лев Пушкин обладал почерком, изумительно близким к почерку своего брата-поэта; с годами это сходство, однако, постепенно утрачивалось.

— «Стихотворения» Жуковского вышли в новом, 3-м издании в марте 1824 года (в 3-х томах); издание было исправлено и умножено. См. о нем в «Моск. Ведом.» 1824 г., № 33, от 23 апреля, и «Московск. Телегр.» 1825, № 1, стр. 84—85; ср. «Остаф. Архив», т. III, стр. 22, 37, 393, 417. Издание было посвящено великой княгине Александре Федоровне, которую Жуковский называет в стихах, к ней обращенных, «гений чистой красоты».

— Блудов — Дмитрий Николаевич (род. 1785, ум. 1864), приятель Тургенева. Жуковского, Вяземского, Дашкова и других арзамасцев, сам деятельный член Арзамаза (где носил прозвище «Кассандра»), ревностный почитатель Карамзина и близкий к нему человек, издавший, по завету историографа, XII (посмертный) том «Истории Государства Российского». Блудов служил в это время по Министерству Иностранных Дел, впоследствии же был Товарищем Министра Народного Просвещения, Министром Внутренних Дел, Президентом Академии Наук (1855—1864) и графом. Он получил воспитание и образование на заграничный лад и в молодости находился под сильным влиянием своего двоюродного брата, драматурга-классика В. А. Озерова. — Талантливый французский писатель и автор Записок Ипполит Оже, познакомившийся с Блудовым в Петербурге около 1815 г., пишет: «Я люблю вспоминать о моих тогдашних разговорах с Блудовым. Мне все казалось, что я еще в Париже: так хорошо знал он наш язык со всеми оттенками и особенностями, так свободно владел им... Память у него была изумительная: он говорил, как книга. Разговаривая, он всегда ходил по комнате, слегка подпрыгивая, точно маркиз на сцене. Сходство было такое полное, что мне всегда чудилось, будто на нем шитый золотом кафтан и красные каблуки»... («Прыгающий маркиз» — персонаж из комедии Реньяра «Le Joueur». 1696 г., см. акт IV, сц. X — XII). («Русск. Арх.» 1877 г., кн. I, стр. 252). Посвящая Блудову свою балладу «Вадим» (1817 г.; в память этого Блудов одному из сыновей своих дал имя Вадима), Жуковский так обращался к своему товарищу:

Вот повести моей конец
И другу посвященье,
Певцу ж смиренному венец
Будь дружбы одобренье.
Вадим мой рос в твоих глазах,
Твой вкус был мне учитель;
В моих запутанных стихах,
Как тайный вождь-хранитель,
Он путь мне к цели проложил;
Но в пользу ли услуга?
Не знаю... Дев я разбудил, —
Не усыпить бы друга...

— Послание Жуковского — «К Блудову, при отъезде его в Турецкую армию» (1810), которое Пушкин пародирует; оно начинается так:

Веселого пути
Любезному желаю
Ко древнему Дунаю;
Забудь покой, лети
За Русскими орлами,  и  т. д.

Пушкин бывал в доме Блудова до последнего года своей жизни; дочь его, графиня А. Д. Блудова, вспоминая о лицах, посещавших ее отца, пишет: «А вот и Пушкин, с своим веселым, заливающимся, ребяческим смехом, с беспрестанным фейерверком остроумных, блистательных слов и добродушных шуток, а потом — растерзанный, убитый жестоким легкомыслием пустых, тупых умников салонных, не постигших ни нежности, ни гордости его огненной души...» («Русск. Арх.» 1889 г., кн. I, стр. 62).

— «К портрету Гёте» — четверостишие Жуковского 1819 года:

Свободу смелую приняв себе в закон,
Всезрящей мыслию над миром он носился
И в мире все постигнул он —
И ничему не покорился.

В 1829 г., во время посещения Гёте кн. З. А. Волконскою с сыном и с С. П. Шевыревым, Гёте «показал им подарок Жуковского — картину, изображающею арфу у стула, на котором кто-то сидел и исчез, оставив плащ свой. Луна ударяет на струны. Эта мысль взята из его «Елены». Гёте очень доволен этим подарком...». «Оттилия [жена сына Гёте], — прибавляет Шевырев в своем письме к А. П. Елагиной: — слыхала о Пушкине, но не могла сказать его имени, потому что имена Русские жестки даже и для немецкого уха» («Русск. Арх.» 1879 г., кн. I, стр. 139).

— Стихотворение Жуковского, 1818 г., «Мечта» начинается так:

Ах, если б мой милый был роза-цветок,
Его унесла бы я в свой уголок,
И там украшал бы мое он окно,
И с ним я душой бы жила заодно  и  т. д.

— Начало стихотворения Жуковского, «К мимопролетевшему знакомому гению» (1819 г.):

Скажи, кто ты, пленитель безымянной?
С каких небес примчался ты ко мне?
Зачем опять влечешь к обетованной,
Давно, давно покинутой стране?  и  т. д.

— Дельвиг вернулся в Петербург 27 апреля (К. Я. Грот, Дневник И. И. Козлова, С-Пб. 1906, стр. 14; ср. выше, стр. 432). Ю. Н. Верховский высказывает предположение, что поездка Дельвига к опальному Пушкину вызвала недовольство Директора Публичной Библиотеки А. Н. Оленина и повлекла за собою увольнение Дельвига от службы — 29 мая 1825 г. (Барон Дельвиг Материалы биографические и литературные, Пб. 1922, стр. 10—11, 39—41).

— «Водолаз» — баллада Шиллера «Der Taucher», окончательно завершенная Жуковским, под названием «Кубок», лишь 10 марта 1831 г.

— О цели «Цыганов» Жуковский спрашивал Пушкина в конце своего письма к нему: «Я ничего не знаю совершеннее по слогу твоих Цыган: Но, милый друг, какая цель! Скажи, чего ты хочешь от своего гения? Какую память хочешь оставить о себе отечеству, которому так нужно высокое?» (Акад. изд. Переписки, т. I, стр. 217).

— О думах Рылеева отзывы Пушкина см. выше, в письме № 143 и ранее.