Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1826-1830. Часть 14.

241. Л. С. Пушкину (стр. 34). Впервые напечатано вс«Библиографических Записках» 1858 г., № 4, ст. 112, с неверною датою: 1829 г. вместо 1827 г., удержанною и следующими издателями, до издания Суворина под ред. Ефремова, где (т. VII, стр. 273) год указан верно, на основании соображений, высказанных Е. Г. Вейденбаумом в его статье «О пребывании Пушкина на Кавказе в 1829 г.» («Кавказская поминка о Пушкине», Тифлис. 1899, стр. 109, примеч. ) — Подлинник в б. Моск. Румянцовском

Музее, N 1254. Это первое из известных нам писем Пушкина к брату после происшедшей между ними почти за два года перед этим размолвки (см. выше, в т. I, письмо от 28 июля 1825 г., N 159, и объяснения э нему стр. 473).

—Ч«Твой командир» — Николай Николаевич Раевский, 16 сентября 1826 г. назначенный командиром известного Кавказского боевого полка — Нижегородского драгунского, которым и командовал до конца августа 1829 г., приняв деятельное и блестящее участие в делах Персидской и Турецкой кампаний 1826 — 1829 г.г. Лев Сергеевич Пушкин, до этого времени мало знакомый с Раевским (Акад. изд. Переписки, т. I, стр. 213), бросив гражданскую службу, 14 марта 1827 г. определился юнкером в Нижегородский полк. Вскоре, 12 мая, полк выступил в поход, в составе других войск, находившихся под начальством генерала Паскевича, и принял участие в осаде крепости Аббас-Абада; 5 июля 1827 г. Л. С. Пушкин получил свое боевое крещение в сражении полка с персианами при Джаван-Булахе, за отличие в котором произведен был (2 октября 1827 г.) в прапорщики. Остальную часть года, весь 1828 и большую часть 1829 г. он провел в непрерывных походах Персидской кампании, после чего получил отпуск в Россию. С 1838 г. он снова служил под начальством Раевского, будучи его адъютантом, как командующего Черноморскою Береговою Линиею (см. «Архив Раевских», под ред. Б. Л. Модзалевского, т. I, II и III).

—Ч«Comme on dit» — «как говорится». С родителями Пушкин не виделся уже с осени 1824 г., т.-е. 2 1/2 года; см. ниже, в объяснениях к следующему письму № 242, выдержку из письма барона А. А. Дельвига к П. А. Осиповой.

— На Кавказ поэт попал лишь летом 1829 г. (см. ниже, письмо № 293).

— Марья Ивановна Корсакова (по написанию Пушкина видно, что он ее фамилию произносил с ударением на 4-м с конца слоге: Кб́рсакова) — та самая, о которой поэт, по чьей-то просьбе, задавал вопросы князю Вяземскому в письме от 5 апреля 1823 года из Кишенева (см. т. I, № 54). Вяземский был очень дружен с сыном М. И. Римской-Корсаковой — Григорием Александровичем (ум. 1852), «одним из первозванных», по его выражению, «Московских львов», «замечательным человеком по многим нравственным качествам и по благородству характера»; вспоминая о нем впоследствии, он писал: «Особенно памятна мне одна зима или две [1826 — 1827 г.], когда не было бала в Москве, на который не приглашали бы его и меня. После пристал к нам и Пушкин. Знакомые и незнакомые зазывали нас и в Немецкую слободу, и в Замоскворечье. Наш триумвират в отношении к балам отслуживал службу свою на подобие бригадиров и кавалеров св. Анны, непременных почетных гостей, без коих обойтиться не могла ни одна купеческая свадьба» (Соч., т. VII, стр. 170 — 171). В эту зиму Пушкин стал бывать у Корсаковых; достоверно известно, что он был у Марьи Ивановны 26 октября 1826 г. на вечере, специально устроенном ею для поэта, со множеством званых гостей («Русск. Арх.» 1867 г., ст. 1065 и сл., запись в дневнике А. Г. Хомутовой). В марте 1827 г. Пушкина видел с Г. А. Римским-Корсаковым на Тверском бульваре В. Ф. Щербаков, который записал в дневнике своем: «В субботу на Тверском я в первый раз увидел Пушкина. Он туда пришел с Корсаковым, сел с несколькими знакомыми на скамейку и, когда мимо проходили советники Гражданской Палаты Зубков и Данзас, он подбежал к первому и сказал: «Что ты на меня не глядишь? Жить без тебя не могу!» «Зубков поцеловал его» (Соч. Пушкина, изд. Суворина, ред. Ефремова, т. VIII, стр. 111). В мае Мария Ивановна с двумя незамужними еще дочерьми — Александрой (в коуорую был так влюблен граф Н. А. Самойлов — см. выше, в объяснениях к письму № 226), и Екатериной Александровнами — отправились на Кавказские минеральные воды, чем Пушкин и воспользовался для пересылки письма брату. Прося его «не влюбиться в дочь», Пушкин как бы намекал на то, что сам к ней неравнодушен. И действительно, из письма князя Вяземского к Тургеневу от 12 декабря 1828 г. видно, что какая-то связь — и довольно серьезная — с семейством Римских-Корсаковых у Пушкина в зиму 1826 —

1827 г. завелась: «Здесь Александр Пушкин, — я его совсем не ожидал... Приехал он недели на три, как сказывает; еще ни в кого не влюбился, а старые любви его немного отшатнулись. Вчера должен он был быть у Корсаковой; не знаю еще, как была встречА» («Русск. Арх.» 1884 г., кн. II, стр. 408). «Эти последние слова», говорит М. О. Гершензон: «останавливают на себе внимание: значит, от прошлых отношений Пушкина к этому дому, т.-е. от зимы 1826 — 1827 г.г., осталось какое-то осложнение, и увидеться ему теперь с Корсаковыми было не просто» Ч«Грибоедовская Москва», М. 1914, стр. 110). Месяц спустя (9 января 1829 г.) тот же Вяземский писал о Пушкине: «Он что-то во всё время был не совсем по себе. Не умею объяснить, ни угадать, что с ними было или чего не было, mais il n’était pas en verve. Постояннейшие его посещения были у Корсаковых и у Цыганок; и в том, и в другом месте видел я его редко, но видел с теми и с другими — и всё не узнавал прежнего Пушкина» («Русск. Арх.» 1884 г., кн. II, стр. 409). «Впоследствии», пишет М. О. Гершензон: «Вяземский дважды высказал предположение, что в 52-й строфе седьмой главы «Онегина» Пушкин воспел Александру Корсакову («Русск. Арх.» 1887, III, 578; ср. его Соч., т. VII, стр. 170). Его свидетельство имеет в этом случае большой вес, как свидетельство очевидца; во всяком случае, оно доказывает, что у Вяземского сохранилось воспоминание о влюбленности Пушкина в Корсакову» («Грибоедовская Москва», стр. 110 — 111). Седьмая глава «Онегина» создавалась, действительно, в годы знакомства Пушкина с Корсаковыми — 1827 и 1828. Н. О. Лернер (Соч., ред. Венгерова, т. III, стр. 344, и т. IV, стр. 99) высказал убеждение, что одна из двух Александр, внесенных в «Дон-Жуанский» список Пушкина, — Александра Александровна Римская-Корсакова (она в феврале 1832 года вышла замуж за князя Александра Николаевича Вяземского). «Был ли точно Пушкин влюблен в Сашу Корсакову?», спрашивает М. О. Гершензон и отвечает: «Кажется, что да; но наши сведения слишком скудны, чтобы можно было утверждать это положительно» (назв. соч., стр. 111). О программе Романа на Кавказских минеральных водах, в котором Пушкин предполагал вывести М. И. Римскую-Корсакову и ее дочь Александру, — см. статью Н. В. Измайлова в сборн. «Пушкин и его современники», вып. XXXVII.

— Персидская война, начавшаяся 16 июля 1826 г. с внезапного нападения персов на пикеты Русского лагеря при урочище Мираке, а официально объявленная лишь 16 сентября, закончилась 10 февраля 1828 года заключениеу Туркменчайского мирного трактата с Персиею, по которому к России присоединены были ханства Эриванское и Нахичеванское.

— Алексей Петрович Ермолов, главнокомандующий Отдельным Кавказским Корпусом; никогда не любимый Николаем I, он был и скомпрометирован в его глазах тою, хотя и пассивною, ролью, которую ему склонны былБ приписывать в декабристском движении; поэтому он был уволен от занимаемых должностей и заменен генералом И. Ф. Паскевичем, который, по объявлении Ермолову бароном И. И. Дибичем указа об его увольнении 28 марта 1827 г., и вступил в командование Кавказским Корпусом и в управление Кавказским краем. Ермолов выехал из Тифлиса 3 мая.

— Сестра — О. С. Пушкина.

242. П. А. Осиповой (стр. 35). Впервые напечатано вс«С-Петербургских Ведомостях» 1866 г., № 163 (в переводе) и в «Русском Архиве» 1867 г., ст. 132; подлинник (на бумаге без вод. зн.) — в Гос. Публичной Библиотеке (см. Отчет за 1897 г.- стр. 91); запечатан перстнем-талисманом.

Перевод:м«Я очень виноват перед Вами, но не настолько, как Вы можете думать. Приехав в Москву, я тотчас писал Вам, адресуя письма мои на Ваше имя в Почтамт. Оказывается, Вы их не получили. Это меня обескуражило, и я не брал больше пера в руки. Так как вы изволите еще мною интересоваться, то что же мне вам сказать о пребывании моем в Москве и о приезде моем в Петербург? Пошлость и глупость обеих столиц наших равны, хотя и различны; и так как я имею претензию быть беспристрастным, то скажу, что если бы мне дали выбирать между тою и другим, то я выбрал бы Тригорское, — почти так, как арлекин, который, на вопрос, что он предпочитает: быть колесованным или повешенным, отвечал: «я предпочитаю молочный суп». — Я уже накануне отъезда и непременно рассчитываю провести несколько дней в Михайловском. Покамест же от всего сердца приветствую вас и всех ваших.»

— Пушкин отвечает П. А. Осиповой на ее письмо, от которого сохранился до нас только конец и при котором она послала поэту список с послания Языкова к няне Пушкина; это послание прислано было Языковым Вульфґ при письме от 18 мая 1827 г.:

ПОСЛАНИЕ К НЯНЕ.

Васильевна, мой свет, забуду ль я тебя?
В те дни, как, сельскую свободу возлюбя,
Я покидал для ней и славу и науки,
И немцев, и сей град профессоров и скуки —
Ты, благодатная хозяйка сени той,
Где Пушкин, не сражен суровою судьбой,
Презрев людей, молву, их ласки, их измены
Священнодействовал при алтаре Камены —
Всегда приветами сердечной доброты
Встречала ты меня, мне здравствовала ты,
Когда чрез длинный ряд полей, под зноем лета,
Когда я навещал Великого Поэта
И мне сопутствовал приятель давний твой,
Ареевых наук питомец молодой!
Как сладостно твое святое хлебосольство
Наш баловало вкус и жажды своевольство,
С каким радушием — красою древних лет —
Ты набирала нам затейливый обед!
Сама и водку нам и брашно подавала,
И соты, и плоды, и вина уставляла
На милой тесноте старинного стола.
Ты занимала нас, добра и весела,
Про стародавних бар пленительным рассказом,
Мы удивлялися почтенным их проказам,
Мы верили тебе — и смех не прерывал
Твоих бесхитренних суждений и похвал;
Свободно говорил язык словоохотный,
И легкие часы летели беззаботно.

Няня Пушкина — Арина Родионовна (впоследствии Языков, узнав о том, что он ошибочно назвал ее Васильевной, первый стих переделал:Ц«Свет Родионовна, забуду ль я тебя»; в таком виде послание было напечатано в «Северных Цветах на 1828 г.», отд. поэзии, стр. 43 — 44); до нас дошло два трогательных по тону письма ее к Пушкину, писанных под ее диктовку и посланных в Москву: от 30 января и от 6 марта 1827 г. (они хранятся ныне в Пушкинском Доме).

— Пушкин выехал из Москвы в Петербург, которого он не видел ровно 7 лет (с мая 1820 г.), в ночь с 19 на 20 мая 1827 г.:ф«Александр Пушкин, отправляющийся нынче в ночь, взялся доставить тебе это письмо», писал Александр Алексеевич Муханов (см. выше, письма № 232 и 233) своему брату Николаю 19 мая: «Постарайся с ним сблизиться; нельзя довольно оценить наслаждение быть с ним часто вместе, размышляя о впечатлениях, которые возбуждаются в нас его необычайными дарованиями. Он стократ занимательнее в мужском обществе, нежели в женском, в котором, дробясь беспрестанно на мелочь, он только тогда делается для этих самок понятным» («Сборник старинных бумаг, хранящихся в Музее П. И. Щукина», вып. X, стр. 353 — 354; «Русск. Арх.» 1899 г., кн. III, стр. 295). — Князь Вяземский, сообщая Тургеневу о Московских новостях, писал ему 6 июня за границу: «Александр Пушкин поехал в Петербург. Кажется, сам еще не знает, что из себя сделает» («Остаф. Архив», т. III, стр. 163). Любопытное показание о Пушкине в эту пору находим в Дневнике А. В. Никитенка под 8 июня 1827 г. Никитенко встретился с поэтом у Анны Петровны Керн, с которою незадолго перед тем познакомился и успел ею увлечься: «Когда я уже прощался с ней [Керн], пришел поэт Пушкин. Это человек небольшого роста, на первый взгляд не представляющий из себя ничего особенного. Если смотреть на его лицо, начиная с подбородка, то тщетно будешь искать в нем, до самых глаз, выражения поэтического дара. Но глаза непременно остановят вас: в них вы увидите лучи того огня, которым согреты его стихи — прекрасные, как букет свежих весенних роз, звучные, полные силы и чувства» («Моя повесть о самом себе... Записки и дневник», т. I, С.-Пб. 1905, стр. 168). 14 июня 1827 г. барон А. А. Дельвиг писал П. А. Осиповой:...м«Теперь мы в Ревеле, всякой день с милым семейством Пушкина [Сергея Львовича] любуемся самыми романтическими видами, наслаждаемся погодою и здоровьем и только чувствуем один недостаток: хотели бы разделить наше счастие с вами и Александром. Александр меня утешил и помирил с собой. Он явился таким добрым сыном, как я и не ожидал. Его приезд, вы можете одне чувствовать, как обрадовал меня и Сониньку [жену Дельвига]. Она до слез была обрадована, я — до головной боли. Ждем его сюда, пока еще сомневаемся, сдержит ли он обещание, и это сомнение умножит нашу радость, когда он сдержит слово»... (С подлинника; ср. «С. Петерб. Ведом.» 1866 г., № 163). В ноябре 1827 г. князь Вяземский спрашивал Пушкина из Москвы: «Часто ли обедаешь дома, то-есть в недрах Авраама? Сделай милость обедай чаще. Сергей Львов. верно в брата хлебосол и любит кормить. Родительскою хлеб-солью надобно дорожить. Извини мне, что даю тебе совет, но ты знаешь, как я люблю тебя» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 50). Он же в своей «Старой записной книжке» говорит, что «Александр Пушкин был во многих отношениях внимательный и почтительный сын. Он готов был даже на некоторые самопожертвования для родителей своих; но не в его натуре было быть хорошим семьянином: домашний очаг не привлекал и не удерживал его. Он, во время разлуки, редко писал родителям своим; редко и бывал у них, когда живал с ними в одном городе. «Давно ли видел ты отца?» Спросил его однажды NN. — «Недавно». — «Да как ты понимаешь это? Может быть, ты недавно видел его во сне? — «Пушкин был очень доволен этою уверткою и смеясь сказал, что для успокоения совести усвоит ее себе» («Русск. Арх.» 1873 г., кн. III, стр. 1795).

— По поводу отзыва Пушкина о столицах — Петербурге и Москве — ср. то, что он о них пишет позже, в «Мыслях на дороге» («Москва»).

243. М. П. Погодину (стр. 35). Впервые напечатано в «Вестн. Европы» 1887 г., № 5, стр. 405; подлинник в б. Румянцовском Музее, в архиве Погодина, № 3515, Письма 1823 — 1827 гг., кн. I, л. 337, на четвертушке почтовой бумаги.

— Корректура — второй главы «Онегина», печатавшейся тогда под наблюдением С. А. Соболевского.

— «Байбак» было одним из прозвищ, которыми Пушкин называл своего приятеля; он назвал так Соболевского и в письме к Погодину от второй половины августа 1827 г. (см. ниже, № 251).

— Письмо Соболевского к Пушкину до нас не сохранилось.

— Silleri — Sillery — превосходный сорт белого шампанского.

244. Н. М. Языкову (стр. 36). Впервые напечатано, как письмо, в статье Д. Н. Садовникова вм«Историч. Вестнике» 1884 г., т. XIV, № 5, стр. 325 — 326; самое же послание, под заглавием «К Я.» и с двумя звездочками вместо подписи имени, которое указано было в оглавлении, напечатано в «Северных Цветах на 1829 год», в отделе поэзии, стр. 188 — 189. Подлинник — в Пушкинском Доме, которому подарен М. Д. Беляевым.

— «Пушкин давно уже собирался в Дерпт», пишет Н. О. Лернер по поводу этого послания к Языкову: «куда его приглашали и Языков, и А. Н. Вульф, и особенно привлекал своеобразный старо-немецкий колорит города; но ему так и не довелось там побывать. Пушкин был тогда в Петербурге, куда приехал недели три назад из Москвы, но обе столицы уже успели ему опротиветь... В Петербурге его действительно держали деловые заботы, между прочим, получение денег от Дельвига и Плетнева (который заведывал изданиемЯ«Евгения Онегина» и «Стихотворений»), — этих, действительно, «любезных должников». О запутанности денежных дел Пушкина в это время см., между прочим, в заметке В. И. Чернышева по поводу двух изданий «Братьев Разбойников» в 1827 г. — «Пушк. и его соврем.», вып. VI, стр. 133 — 140 и 151 — 152. Собираясь быть летом в Михайловском, Пушкин еще в апреле звал туда Языкова (см. «Историч. Вестн.» 1883 г., декабрь, 525 —526; «Языковский Архив», вып. I, С.-Пб. 1913, стр. 319 — 320). 22 июня Языков писал брату Александру Михайловичу, что Пушкин напрасно ждет его на лето в Тригорское (I. с., стр. 526; «Язык. Арх.», стр. 334); Пушкин вырвался в деревню лишь в конце июля. Стихов у Языкова Пушкин просил для «Московского Вестника» (Соч., ред. Венгерова, т. IV, стр. XXXIV).

— Киселев, упоминаемый в стихе 9-м, — Николай Дмитриевич (род. 1802, ум. 1869), брат упомянутого выше, в объяснениях к письму № 225, Сергея Дмитриевича; непродолжительное время — товарищ Языкова по Дерптскому Университету (где слушал лекции в 1820 — 1823 гг.), он затем служил по ведомству Иностранных Дел и умер, будучи Русским посланником во Флоренции («Остафьевский Архив», том III, стр. 683 — 684). Языков «воспел» его в двух посланиях: «Скажи, как жить мне без тебя» (1824) и «Я знаю, друг» (1825); несколько портретов его — в Пушкинском Доме, от Николая Петровича Киселева (1927).

— «Гербовые заботы» — быть может, заботы о долгах по векселям и обязательствам (которые, как известно, пишутся на особой, гербовой бумаге).

245. А. Х. Бенкендорфу (стр. 36). Впервые напечатано в изд. Суворина под ред. Ефремова, т. VII, стр. 277 — 278; подлинник в Пушкинском Доме; на письме помета Бенкендорфа: «Пригласить его в Среду в 2 часа в Петер[бурге]», — т.-е. 6 июля, о чем Пушкину и сообщено было 5 июля (см. Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 31).

— Письмо писано Пушкиным в тот же день, что и вторичное его показание по делу Алексеева и Леопольдова об отрывке из элегии «Андрей Шенье», приуроченном к событиям 14 декабря; это показание, подлинник которого — в Пушкинском Доме, — см. в книге И. А. Шляпкина: «Из неизданных бумаг А. С. Пушкина», С.-Пб. 1903, стр. 339 — 340; ср. П. Е. Щеголев: «Пушкин. Очерки», С.-Пб. 1912, стр. 271. — 30 июня Бенкендорф поручил Московскому жандармскому генералу А. А. Волкову расследовать, сам ли Пушкин выбрал «подозрительную» виньетку, находящуюся на заглавном листе «Цыган», отпечатанных в Москве, в типографии А. Семена и вышедших в свет в середине мая («Дела III Отделения об А. С. Пушкине», С.-Пб. 1906, стр. 260). Волков ответил 6 июля (там же, стр. 261); 12 июля сам Бенкендорф из своего Эстляндского поместья Фалль доносил императору Николаю (по-французски): «Отец поэта Пушкина здесь [в Ревеле]; его сын приедет сюда на-днях. В день моего отъезда из Петербурга, этот последний, после свиданья со мной, говорил в Английском Клубе с восторгом о вашем величестве и побудил лиц, обедавших с ним, пить за здоровье вашего величества. Он всё-таки порядочный шелопай (un bien mauvais garnement), но если удастся направить его перо и его речи, то это будет выгодно» («Старина и Новизна», кн. VI, стр. 6).

246. С. А. Соболевскому (стр. 37). Впервые напечатано вс«Русском Архиве» 1878 г., кн. III, стр. 394, с неверною датою (1828 вместо 1827 г.), указанною, впрочем, самим Соболевским на подлиннике письма, — очевидно, много лет спустя; подлинник был в Остафьевском архиве у гр. С. Д. Шереметева, в бумагах Соболевского (Avant les voyages, № 116); ныне в Центрархиве.

— Это письмо, говорит П. И. Бартенев: «писано вслед за кончиною матери Соболевского, которая во всю его жизнь была ему святынею. Избалованный юноша очутился только с теми деньгами, которые мать записала на его имя еще при его рождении, и должен был прекратить широкую жизнь и барские затеи. Богатые поместья его матери достались законным наследникам Давыдовым и Апраксиным, а сыну любви пришлось подумать, как упорядочить свое благосостояние, для чего он и занялся Самсониевскою бумагопрядильнею в Петербурге, предварительно побывав в чужих краях и выучившись фабричному производству и порядкам управления. Когда умирала старуха-мать, друзья Соболевского уговаривали его, чтоб он напомнил ей о своем обеспечении; но огорченный Соболевский не решился побеспокоить умиравшую. Узнав об этом, А. С. Пушкин написал ему очень сочувственное, горячее письмо, которое мы читали у Соболевского, но которого теперь в его бумагах не оказалось; в этом письме Пушкин говорил, что до тех пор только любил его, а теперь и уважает» («Русск. Арх.» 1878 г., кн. III, стр. 394; ср. 1870 г., ст. 2141). 8 июля 1827 г. князь П. А. Вяземский сообщал А. А. Муханову из Остафьева: «Каткова [чит. Лобкова] умерла и, сказывают, ничего не успела завещать Соболевскому. Я давно его не видал. Жаль, если правда» («Сборник старинных бумаг, хранящихся в Музее П. И. Щукина», вып. IX, М. 1901, стр. 193). К памяти своей матери, по словам П. И. Бартенева, Соболевский «питал почтительную, нежную привязанность и в последние свои годы нередко ездил на ее могилу», рядом с которой и сам был погребен в 1870 г. («Русск. Арх.» 1896 г.. кн. III, стр. 561).

— Мать Соболевского — вдова бригадира Анна Ивановна Лобкова, рожд. Игнатьева (внучка генерал-поручика и Андреевского кавалера Степана Лукича Игнатьева, коменданта Петропавловской крепости времен Анны и Елизаветы), умерла в начале июля 1827 г. («Моск. Ведом.» 1827 г., № 104, стр. 4316); его отец, Александр Николаевич Соймонов, умер в 1856 году, 76 лет, но Соболевский относился к нему «с холодным равнодушием, хотя, и не прекращал с ним сношений» (В. И. Саитов, статья о Соболевском в «Сборнике статей в честь Д. Ф. Кобеко», С.-Пб. 1913, стр. 203).

— «Цыганы» Пушкина были напечатаны в Москве, в типографии Августа Семена, и вышли в свет в середине мая. В знак особого своего расположения к Соболевскому, страстному библиофилу, Пушкин напечатал один экземпляр этой поэмы на пергаменте и преподнес его Соболевскому («Русск. Арх.» 1878 г., кн. III, стр. 381).

— Полторацкий — Сергей Дмитриевич (род. 1803, ум. 1884), известный впоследствии библиофил и библиограф, напечатавший несколько заметок о Пушкине (между прочим, в Парижском «Revue Encyclopédique») и опубликовавший некоторые его письма в 1840 — 1860 гг.; в 1855 г. он издал в Лейпциге «Опасного Соседа» В. Л. Пушкина. В 1818 г. он учился в только что открытом Ришельевском Лицее в Одессе, но пробыл в этом учебном заведении не долго и уже в 1819 — 1820 гг., будучи воспитанником Муравьевского Училища для колонновожатых, участвовал в собраниях молодых людей, большею частию из воспитанников Московского Университета и Благородного Пансиона, устраивавшихся у С. Е. Раича для его учеников, где бывали Погодин, Шевырев, Одоевский, Кошелев и другие писатели. К весне 1821 г. он, повидимому, был уже знаком с Пушкиным («Русск. Стар.» 1887 г., № 10, стр. 131). С годами Полторацкий, в 1827 году вышедший в отставку из военной службы, сделался страстным и притом несчастным игроком. Так, 13-го апреля 1827 г. А. Я. Булгаков сообщал своему брату из Москвы, что там «недавно обыграли молодого Полторацкого, что́ женат на Киндяковой, на 700.000 рублей: тут потрудились Американец Толстой и Исленев, а теперь известный разбойник Нащокин [Петр Александрович] обдул какого-то молодого человека, коего увез играть в Серпухов» («Русск. Арх.» 1901 г., кн. III, стр. 31); через неделю Булгаков писал: «Дело Полторацкого не хороший берет оборот: его обыграли на 700.000. Он писал пресильное письмо и жалобу князю Дм. Вл. [Голйцыну], рассердясь, что не хотели с ним мириться и сделать уступку. Играло тут много: называют Исленева, Голицына, что́ женат на Кутайсовой, Пашкова и других. Волков [жандармский генерал] следует это дело» (там же, стр. 32), — за которое Полторацкий был взят под опеку (там же, стр. 540). Тогда же, может быть, и Пушкин играл с Полторацким (ср. ниже, в письме № 279). При печатании впоследствии, в «Полярной Звезде», писем Рылеева к Пушкину по копии, снятой с подлинников самим Полторацким, Герцен, со слов последнего, писал: «С. Д. П[олторацкий] несколько раз просил у Пушкина этих писем для того, чтобы списать их. Пушкин всё отказывался, обещаясь подарить ему самые письма. Раз за игрою П[олторацкий] ставил 1000 р. асс. и предлагал Пушкину против этой суммы поставить письма Рылеева. В первую минуту Пушкин было-согласился, но тотчас же опомнился, воскликнув: «Какая гадость! проиграть письма Рылеева в банк! Я подарю вам их!» Но Пушкин всё откладывал исполнение своего обещания, так что Полторацкий решился как-то перехватить их у него и списал. После этого Пушкин всё еще не отступался от намерения подарить их ему, но, как говорит Полторацкий, вероятно, всё забывал» («Полярная Звезда на 1861 год», Лондон. 1861, стр. 33). Что Пушкин в это время предавался карточной игре, видно из донесения 13 июля 1827 г. фон-Фока Бенкендорфу о наблюдениях тайной агентуры за графом Александром Петровичем Завадовским: фон-Фок сообщал имена лиц, посещавших графа, при чем среди них был назван и Пушкин: «Пушкин, сочинитель, был там несколько раз. Он кажется очень изменившимся и занимается только финансами, стараясь продавать свои литературные произведения на выгодных условиях. Он живет в гостинице Демута, где его обыкновенно посещают: полковник Безобразов, поэт Боратынский, литератор Федоров и игроки Шихмаков и Остолопов. Во время дружеских излияний он совершенно откровенно признается, что он никогда не натворил бы столько безумия и глупостей, если бы не находился под влиянием Александра Раевского, который, по всем данным, собранным с разных сторон, должен быть человеком весьма опасным» (Б. Л. Модзалевский, «Пушкин под тайным надзором», изд. 3-е. Лгр. 1925, стр. 67, 68). Тот же фон-Фок в записке, составленной для Бенкендорфа в самом конце 1827 года, сообщая о приезде в Петербург Погодина, издателя «Московского Вестника», писал, что Погодин является только по имени издателем, но что главными начальниками редакции этого журнала суть «Соболевский, Титов, Мальцов, Полторацкий, Шевырев, Рагозин [читай Рожалин] и еще несколько истинно бешеных либералов» («Русск. Стар». 1902 г., № 1, стр. 34), и что Полторацкий с Титовым намечены для «редактирования» политического отдела в журнале (там же). К 25-му марта 1829 г. относится единственная записка Пушкина к Полторацкому, — см. ниже, № 290.

— Переговорить о будущем, — быть может о совместной поездке за границу: см. ниже, в объяснениях к письму № 257.

— В конце сентября 1827 г. Соболевский собирался из Петербурга к Пушкину в Михайловское по делам «Московского Вестника», в редакции которого принимал тогда участие (см. Б. Л. Модзалевский, «Пушкин под тайным надзором», изд. 3-е. Лгр, 1925, стр. 72).