Скачать текст письма

Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1826-1830. Часть 20.

269. И. Е. Великопольскому (стр. 49). Впервые напечатано в «Русском Архиве» 1884 г., кн. I, стр. 469; подлинник был у П. И. Бартенева; нам остался недоступен.

О Великопольском см. выше, в объяснениях к письмам NN 203, 209 и 228. В начале 1828 г. в Москве он выпустил изящное издание своего стихотворенияУ«Эрасту (Сатира на игроков)»; здесь он рассказал, в назидание читателям, печальную историю молодого человека, игрока Ариста, который в одну ночь проиграл в карты всё свое состояние опытному игроку Дамону, погубил свою честь и сошел с ума. В Булгаринской «Северной Пчеле» (1828 г., № 26, от 1 марта) появилась краткая рецензия на это произведение; автор, вероятно, не преминул послать его и Пушкину, с которым был лично знаком и которого очень ценил как поэта, хоть и не долюбливал как человека. Пушкин, прочтя сатиру и вспомнив свои карточные состязания с ее автором, страстным, но неудачливым игроком, написал остроумное «Послание к В., сочинителю Сатиры на игроков» и дал его Булгарину для напечатания в «Северной Пчеле», в которой оно и появилось 10 марта, в № 30:

Так элегическую лиру
Ты променял, наш моралист,
На благочинную сатиру?
Хвалю поэта — дельно миру:
Ему полезен розги свист.
Мне жалок очень твой Арист:
С каким усердьем он молился
И как несчастливо играл!
Вот молодежь: погорячился,
Продулся весь — и так пропал!
Дамон твой — человек ужасной;
Забудь его опасный дом,
Где, впрочем, сознаюся в том,
Мой друг, ты вел себя прекрасно:
Ты никому там не мешал,
Эраста нежно утешал,
Давал полезные советы
И ни рубля не проиграл.
Люблю: вот каковы поэты!
А то, уча безумный свет,
Порой грешит и проповедник...
Послушай. Персиев наследник,
Рассказ мой:

             Некто, мой сосед,
В томленьях благородной жажды,
Хлебнув Кастальских вод бокал,
На игроков, как ты, однажды
Сатиру злую написал
И другу с жаром прочитал.
Ему в ответ, его приятель
Взял карты, молча стасовал,
Дал снять,—и нравственный писатель
Всю ночь, увы, понтировал!
Тебе знаком ли сей проказник?
Но встреча с ним была б мне праздник:
Я с ним готов всю ночь не спать,
И до полдневного сиянья
Читать моральные посланья
И проигрыш его писать.

Стихи появились без подписи Пушкина, но с примечанием издателя:™«Имени сочинителя сих стихов не подписываем: ex ungue leonem». Великопольский сразу узнал автора и был задет за живое, — тем более, что буква В., которою поэт обозначил адресата послания, ничего не скрывала, так как в той же «Северной Пчеле», где оно было напечатано, лишь за четыре номера была, как мы указали, помещена заметка о «Сатире». Прочтя стихи, — Великопольский тотчас, 17 марта, написал следующее ответное послание Пушкину, которое и отправил к Булгарину, прося напечатать его в «Северной Пчеле»:

Узнал я тотчас по замашке
Тебя, насмешливый поэт!
Твой стих весенней легче пташки
Порхает и чарует свет.
Я рад, что гений удосужил
Тебя со мной на пару слов.
Ты очень мило обнаружил
Беседы дружеских часов.
С твоим проказником соседним
Знаком с давнишней я поры, —
Обязан другу он последним
Уроком ветреной поры!
Он очень помнит, как, сменяя
Былые рублики в кисе,
Глава «Онегина» вторая
Съезжала скромно на тузе...
Блуждая в молодости шибкой,
Он спотыкался о порог;
Но где последняя ошибка,—
Там первый мудрости урок.

Булгарин, однако, не решился напечатать стихи Великопольского в™«Пчеле», да и Пушкин не согласился на это, усмотрев, почему-то, в стихах этих бо́льшую «личность», чем та, которая заключалась в его собственном послании; о своем несогласии он уведомил Великопольского письмом (№ 269), которое Великопольский получил 5 апреля, а 7-го числа писал Булгарину: «Милостивый Государь, Фаддей Венедиктович! Третьего дня получил я письмо Ал. С. Пушкина. Он уведомляет, ссылаясь на вас, что без его согласия цензура не пропускает, как личность, моих к нему стансов; а что он согласиться не может. — Это меня очень удивило. Разве его ко мне послание не личность? В чем онаго цель и содержание? Не в том ли, что сатирик на игроков сам игрок? Не в обнаружении ли частного случая, долженствовавшего остаться между нами? — Я слишком уверен в благородстве Пушкина, чтобы предполагать такой донос на дружбу истинным его намерением; но дело не в намерении, а в самом деле; и стихи, вышедшие из-под типографского станка, берут направление сами, независимо от автора. Почему же цензура полагает себя в праве пропускать личности на меня, не сказав мне ни слова, и не пропускает личности на Пушкина, без его согласия? Позволив одному посмеяться над другим, тот не обязан ли, ежели он беспристрастен, не отнимать по крайней мере у другого способов отыграться? И даже противный поступок, будучи притеснением для одного, не может ли почесться неуважением к другому? Простите, ежели я, может быть, неуместно так распространился. Я хотел оправдать себя в вашем мнении и доказать односторонность действий цензуры, при котором литературный бой никогда не может быть равен. — Но Пушкин, называя свое послание одною шуткою, моими стихами огорчается более, нежели сколько я мог предполагать. Он даже дает мне чувствовать, что следствием напечатания оных будет непримиримая вражда. Надеясь, что он имеет ко мне довольно почтения, чтобы не предполагать во мне боязни, дорожу его дружбою и прилагаемым при сем к нему письмом (которое по незнанию адреса, имею честь вас просить доставить) отдаю на его полную волю, при некотором условии, не читать мои стансы и не печатать, предоставляя себе в последнем случае отыграться в другом месте, другим образом. — Я счел неизлишним вас об этом уведомить, полагая, что вам самим неприятна такая односторонность цензуры. — Москва, апреля 7-го 1828 г.». — Жалоба Великопольского на «обнаружение частного случая», которого Пушкин не должен был оглашать, подтверждает забавный рассказ Пушкина о «соседе», говорит Н. О. Лернер: «Надо думать, что Великопольский читал Пушкину свою сатиру раньше появления ее в печати, и что это чтение закончилось именно так, как рассказал Пушкин, т.-е. падением строгого сатирика в ту самую пучину греха, от которой он хотел предостеречь других. Справедливое требование Великопольского не было удовлетворено, и его ответ не был напечатан. Следует помнить, что Пушкин считал за Великопольским некоторый «долг» за Послание 1826 года, в котором Великопольский советовал ему поменьше «мытарствовать» [см. выше, в объяснениях, стр. 165]. Потом противники помирились. Составив в 1829 году «Ответ на отзыв журналов о Сатире на игроков», Великопольский показал его Пушкину, который посоветовал: «непременно напечатать!» — В конце «Ответа» Великопольский добродушно рассказывает о своем столкновении с Пушкиным: «В заключение могу ли позволить себе сказать слово о «Послании» ко мне, напечатанном в 30-м нумере «Северной Пчелы» прошлого года? Любезный сочинитель, которого блистательное в словесности нашей имя слишком хорошо узнается без всякой надобности для того в подписи, доставил мне прекрасными своими стихами истинное удовольствие. Признаюсь, что сначала я не так это принял, чему главною причиною было, собственно, не «Послание», а недобрая присоединенная к нему выноска («ex ungue leonem») издателя газеты, дававшая обращенным ко мне стихам вид не приятельской шутки, а сатирической насмешки. Теперь, пообдумав и порассудив, а главное — перечитав стихи с хладнокровием, я очень рад, что автор «Послания» не согласился на напечатание ответных моих станцов (как сам уведомил меня о том), слишком наскоро мною написанных и посланных издателю газеты на другой же день получения листка его в Москве» (Соч., ред. Венгерова, т. IV, стр. LXIV — LXV; Б. Л. Модзалевский, И. Е. Великопольский — в сборн. «Памяти Л. Н. Майкова», С.-Пб. 1902 г., стр. 368 — 372).— «Вероятно еще до примирения Пушкин написал на Великопольского эпиграмму, может быть, даже не вполне отделанную и оставшуюся без распространения: «Поэт — игрок, о Беверлей — Гораций»... Насмешка над поэтом-игроком, который с радостью поставил бы на карту тетрадь своих стихов, если бы егоФ«стих ходил хотя в копейку», очевидно, служит ответом на напоминание Великопольского о проигрыше Второй главы «Онегина». «Рукописи Пушкина», говорит Н. О. Лернер, бойко котировались на игорной бирже. Еще в 1820 году он проиграл Н. В. Всеволожскому тетрадь своих стихотворений, которую выкупил в 1825 г. [см. выше, т. I, письма №№ 87, 89 и др.]. В другой раз ему случилось проиграть и тут же отыграть назад Пятую главу «Онегина» («Русск. Стар.» 1874 г., т. IX, стр. 564, зам. Н. Кичеева)» (Соч., ред. Венгерова, т. IV, стр. LXV). Вообще Пушкин был игрок азартный до самозабвения. Так, князь П. А. Вяземский, говоря об известных людях, отличавшихся страстью к карточной игре (Талейран, Бенжамен Констан, граф С. П. Румянцов), пишет об одном эпизоде из жизни Пушкина: «Страстные игроки были везде и всегда... Умнейшие люди увлекались игрою... Пушкин, во время пребывания своего в Южной России, куда-то ездил за несколько сот верст на бал, где надеялся увидеть предмет своей тогдашней любви. Приехав в город, он до бала сел понтировать и проиграЫ всю ночь до позднего утра, так что прогулял и все деньги свои, и бал, и любовь свою» («Русск. Арх.» 1872 г., ст. 2253).

— Такую же угрозу оф«включении неприязненных строф в Онегина» Пушкин выразил ранее по адресу графа Ф. И. Толстого — Американца (см. выше, т. I, в письме № 141), но ни по отношению к нему, ни по отношению к Великопольскому ее не осуществил.

270. А. Х. Бенкендорфу (стр. 50). Впервые напечатано в Соч., изд. Суворина, под ред. Ефремова, т. VII, стр. 294; подлинник в Пушкинском Доме.

— Еще 5 марта, в письме к Бенкендорфу, Пушкин интересовался узнатьД«будущее свое назначение», — следовательно, уже до этого он подымал вопрос о командировке своей на Кавказ, к сражавшимся против Персов войскам, в которых, под начальством Н. Н. Раевского, находился и Лев Пушкин. 9 апреля А. Я. Булгаков передавал брату распространившийся в Москве слух, что «поэт Пушкин принят в службу в Собственную Канцелярию государя», и прибавлял: «Что, кабы да исправился этот шалун! Август и Людовик XIV имели великих поэтов. Пушкин достоин воспевать Николая» («Русск. Арх.» 1901 г., кн. III, стр. 142); Жуковский в это же время [15 апреля] писал А. А. Воейковой («Светлане»): «Вчера вышел манифест о войне. Пушкин взят и едет в армию Тиртеем начинающейся войны» (Н. В. Соловьев, «История одной жизни», Пгр. 1916 г., стр. 68; ср. «Пушк. и его соврем.», вып. XIV, стр. 190, прим.). Слухи эти, как известно, были неверны (см. ниже, в объяснениях к № 271 и № 272), но они подтверждают факт каких-то разговоров о назначении Пушкина к какому-то месту еще до объявления войны. Вел. кн. Константин Павлович, отвечая Бенкендорфу, писал из Варшавы 14/26 апреля 1828 г. (по-французски): «Вы говорите, что писатель Пушкин и князь Вяземский просят о дозволении следовать за Главной императорской Квартирой. Поверьте мне, любезный генерал, что, в виду прежнего их поведения, как бы они ни старались теперь выказать свою преданность службе его величества, они не принадлежат к числу тех, на кого можно бы было в чем-либо положиться; точно также нельзя полагаться на людей, которые придерживались одинаковых с ними принципов и число которых перестало увеличиваться лишь благодаря бдительности правительства» («Русск. Арх.» 1884 г., кн. III, стр. 318 — 319). — Манифест Николая I о войне с Турцией был обнародован 14 апреля — и это дало Пушкину повод вновь поднять вопрос о поездке своей на войну, на которую одновременно просился и князь Вяземский, побужденный предложением П. Д. Киселева занять место при Главной Квартире, — разумеется, по гражданской части (Соч. князя П. А. Вяземского, т. IX, стр. 96, и Соч. князя П. П. Вяземского, С.-Пб. 1893 г., стр. 515; «Архив братьев Тургеневых», вып. VI, стр. 70). — 18 апреля кн. П. А. Вяземский, совершив с Пушкиным прогулку за Невою (Н. О. Лернер, «Труды и дни», изд. 2, стр. 171), писал А. И. Тургеневу: «Пушкин... просился следовать за Главною Квартирою, и ему позволили, — только неизвестно еще, в каком вид™» («Архив братьев Тургеневых», вып. VI, стр. 65). Но сообщение Вяземского было преждевременно: 20 апреля Бенкендорф так отвечал на письмо поэта: «Я докладывал государю императору о желании Вашем, милостивый государь, участвовать в начинающихся против турок военных действиях; его императорское величество, приняв весьна благосклонно готовность Вашу быть полезным в службе его, высочайше повелеть мне изволил уведомить Вас, что он не может Вас определить в Армию, поелику все места в оной заняты и ежедневно случаются отказы на просьбы желающих определиться в оной, но что он не забудет Вас и воспользуется первым случаем, чтобы употребить отличные Ваши дарования в пользу отечества» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 62 — 63). В тот же день, 20 апреля, Бенкендорф написал ответ и Вяземскому: «В следствие доклада моего государю императору о изъявленном мне вашим сиятельством желании содействовать в открывающейся против Оттоманской Порты войне, его императорское величество, обратив особенно благосклонное внимание на готовнпсть вашу, милостивый государь, посвятить старания Ваши службе его, высочайше повелеть мне изволил уведомить Вас, что он не может определить Вас в действующей против Турок армии, по той причине, что отнюдь все места в оной заняты. Ежедневно являются желающие участвовать в сей войне и получают отказы. Но его величество не забудет Вас и коль скоро представится к тому возможность, он употребит отличные дарования Ваши для пользы Отечества» («Русск. Арх.» 1874 г., кн. II, ст. 1093 —1094). — «Можно подумать», иронически замечает Вяземский по поводу этого ответа, «что я просил командования каким-нибудь отрядом, корпусом или по крайней мере дивизией в действующей армии»... (Соч., т. IX, стр. 98). 27 апреля он с горечью писал А. И. Тургеневу по поводу этого отказа:њ«Что ни делайте, не берите меня за Дунай, а в каталогах, а в биографических словарях всё таки имячко мое всплывет, когда имя моего отца и благодетеля Александра Христофоровича [Бенкендорфа] будет забыто, ибо вероятно Россия не воздвигнет никогда Пантеона Жандармов. Как никто не доложит власти о таких истинах и не напомнит, что нельзя же всех людей принимать в виде Титулярных и Коллежских Советников. Добро одного меня, как же не отличить Пушкина, который также просился и получил отказ после долгих обещаний. Эти ребячества похожи на месть Толстой-Протасовой, которая после Петербургского наводнения проехала мимо Петра на площади и высунула ему язык» («Архив братьев Тургеневых», вып. VI, стр. 70). «Неужели вы думаете», писал великий князь Константин Бенкендорфу 27 апреля (9 мая), — еще не зная об отказе в просьбе поэтов, — «что Пушкин и князь Вяземский действительно руководствовались желанием служить его величеству, как верные подданные, когда они просили позволения следовать за императорской Главной Квартирой? Нет, не было ничего подобного: они уже так заявили себя и так нравственно испорчены, что не могли питать столь благородного чувства. Поверьте мне, что в своей просьбе они не имели другой цели, как найти новое поприще для распространения с большим успехом и с большим удобством своих безнравственных принципов, которые доставили бы им в скором времени множество последователей среди молодых офицеров» («Русск. Арх.» 1884 г., кн. III, стр. 321 — 322; ср. у М. К. Лемке: «Николаевские жандармы», С.-Пб. 1908 г., стр. 487 — 489). Н. В. Путята, хорошо знакомый с Пушкиным, передает также, что когда началась Турецкая война, то «Пушкин пришел к Бенкендорфу проситься волонтером в армию. Бенкендорф отвечал ему, что государь строго запретил, чтобы в действующей армии находился кто-либо, не принадлежащий к ее составу, но при этом благосклонно предложил средство участвовать в походе: «Хотите», сказал он: «я определю вас в мою Канцелярию и возьму с собою?» «Пушкину», — восклицает по этому поводу Путята: «предлагали служить в Канцелярии III Отделения!» («Русск. Арх.» 1899 г., кн. II, стр. 351).

271. А. Х. Бенкендорфу (стр. 50). Впервые напечатано вс«Русской Старине» 1874 г., т. IX, стр. 394 — 395, с обширным комментарием А. А. Ивановского; подлинник — в Рукописном Отделении Библиотеки Академии Наук (см. «Пушк. и его соврем.», вып. IV, стр. 46).

— «Когда», повествует Андрей Андреевич Ивановский: «генерал Бенкендорф объявил Пушкину, что его величество не изъявил согласия

[на определение его в армию], «Пушкин впал в болезненное отчаяние..., сон и аппетит оставили его, желчь сильно разлилась в нем, и он опасно занемоЌ», но успел написать Бенкендорфу новое письмо (т.-е. № 271), в котором просил разрешения на поездку в Париж и на переиздание некоторых стихотворений своих. «На другой же день по получении этого письма», говорит Ивановский: «А. Х. Бенкендорф узнал о положении Пушкина. 23-го числа, утром в 12-м часу, генерал, готовясь отправиться в Зимний Дворец и отдавая мне это письмо Пушкина, сказал: «Ведь ты, mon cher, хорошо знаком с Пушкиным? Он заболел от отказа в определении его в армию и вот теперь чего захотел..... Пожалуйста, повидайся с ним; постарайся успокоить его и скажи, что он сам, размыслив получше, не одобрит своего желания, о котором я не хочу доводить до сведения государя. Впрочем, пусть он повидаетсА со мною, когда здоровье его позволит». «Тронутый вестию о болезни поэта», Ивановский поспешил к нему в гостинницу Демута, захватив с собою своего приятеля Алексея Поликарповича Бочкова, молодого литератора (впоследствии иеромонах Антоний). Они нашли Пушкина «в постели, худого, с лицом и глазами, совершенно пожелтевшими. Нельзя было видеть его без душевного волнения и соболезнования». Ивановский передал Пушкину поручение Бенкендорфа, указав, что в отказе государя ему следует видеть доказательство внимания, а не немилости, что государь пожалел определять поэта, дарование которого он высоко ценит, простым юнкером, не желая рисковать его жизнию. Успокоенный этими уверениями, поэт, по словам Ивановского, отказался от мысли о Париже, оживился и с радостью принял приглашение Бенкендорфа явиться к нему на другой день, часов в 7 утра, для беседы (см. «Русск. Стар.» 1874 г., т. IX, стр. 392 — 399; ср. М. К. Лемке, «Николаевские жандармы», стр. 489 — 491; М. А. Цявловский, «Тоска по чужбине у Пушкина» — «Голос Минувшего» 1916 г., № 1, стр. 56 — 58). Тем не менее, через две недели, провожая до Кронштадта какого-то знакомого, уезжавшего морем за границу, Пушкин, если верить рассказу А. О. Смирновой, едва устоял против сильнейшего искушения — «спрятаться где-нибудь в каюте и просидеть там до тех пор, пока корабль не выйдет в открытое море» (Записки, ч. I, С.-Пб. 1895, стр. 33). Между тем, слух о намерении Пушкина ехать на войну распространился и передавался уже в совершенно положительном смысле. «Пушкин», сообщал баснописец А. Е. Измайлов жене своей из Москвы 11 мая 1828 г.: «отправился с государем в армию, отнюдь не в качестве поэта, как говорили в Твери, а причислен только к Канцелярии Бенкендорфа, чтобы, так сказать, быть под надзором. Погубит он себя, если начнет опять блажить попрежнему. Впрочем, действительно, исправился он в поведении» (сообщ. И. А. Кубасов); ср. еще сообщение П. А. Каратыгина от 4 мая 1828 г. — в письме к П. А. Катенину: «Пушкин (адрес его здесь в П-бурге, в трактире Демута) просился также ехать с царем, но получил отказ» («Библиогр. Записки» 1861 г., ст. 599 и «Русск. Арх.» 1871 г., ст. 0242). Ср. еще в письме А. Я. Булгакова — ниже, стр. 375.

— Вследствие просьбы Пушкина, 2 мая 1828 г. III Отделение разрешило выпустить в свет отпечатанное в Типографии Департамента Народного Просвещения 2-е издани别Кавказского Пленника»; в конце марта выпущено было 2-е издание «Руслана и Людмила», отпечатанное в той же Типографии.

272. Княгине В. Ф. Вяземской (стр. 51). Впервые напечатано в Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 64, по подлиннику, найденному нами в Остафьевском архиве гр. С. Д. Шереметева (ныне неизвестно где находится); настоящее письмо ПушкинЦ — приписка на письме князя П. А. Вяземского к жене от 24 апреля 1828 г. В Остафьевском же архиве был еще сложенный пакетом полулист почтовой бумаги большого формата, запечатанный облаткою, — от несохранившегося письма Пушкина к княгине Вяземской с адресом, писанным его рукою: «Ея Сиятельству Княгине Вере Ѳедоровне Вяземской — въ Пензу» и с красным почтовым штемпелем: «С.-Петербургъ 1829, Фев. 6» (ныне в Центрархиве).

— Вяземский приехал тогда на время в Петербург и в цитированном уже письме к А. И. Тургеневу в Париж от 18 апреля 1828 г. писал:Ц«Пушкин посылает тебе с Ломоноссиком шесть частей Онегина и новые издания: «Руслана» и «Бахчисарайского Фонтана». Он просился следовать за главною Квартирою, и ему позволили, только неизвестно еще, в каком виде. Он читал нам на днях у Жуковского несколько глав романа в прозе, à la Walter Scott, о деде своем Аннибале. Тут является и Петр. Много верности и живописи и живости в нравах и в рассказе. Должно желать, чтобы он продолжал его. Здесь ведет он жизнь самую рассеянную, и Петербург мог бы погубить его. Ратная жизнь переварит его и напитает воображение существенностью. До сей поры главная поэзия его заключалась в нем самом. Онегин хорош Пушкиным, но, как создание, оно слабо» («Архив братьев Тургеневых», вып. VI, С.-Пб. 1921, стр 65). В упомянутом выше письме к жене от 24 апреля Вяземский, между прочим, писал: «Пушкину отказали ехать в армию и мне отказали самым учтивым образом».

— Настоящее письмо писано в село Мещерское, Саратовской губернии — имение Петра Александровича Кологривова, вотчима княгини Веры Федоровны Вяземской; туда в конце лета 1828 г. приехал и князь ВяземскиБ («Остаф. Архив», т. III; «Сборник старинных бумаг, хранящихся в Музее П. И. Щукина», вып. IX, М. 1901, стр. 193 — 194). В письме отсюда к А. А. Муханову от 5 августа 1828 г. Вяземский спрашивал: «Горюет ли Пушкин, что его оставили дома? Я, право, мало горюю: как приятное развлечение, конечно турецкая прогулка лучше Саратовской, но не вижу исторического великолепия в этой драмме» [т.-е. Турецкой войне].

—Ч«Е<го> С<иятельство> Павел» — князь Павел Петрович Вяземский (род. 1820, ум. 1888), восьмилетний тогда сын князя Петра Андреевича и княгини Веры Федоровны Вяземских, впоследствии Попечитель Казанского Учебного Округа, Председатель Комитета Иностранной Цензуры, Начальник Главного Управления по делам печати (1881), сенатор, основатель (1877) Общества любителей древней письменности, автор нескольких исследований по древней русской литературе, а также — весьма ценной статьи и воспоминаний: «Пушкин по документам Остафьевского архива» (С.-Пб. 1880); Собрание сочинений его издано его зятем, гр. С. Д. Шереметевым, в 1893 году. В детский альбом Павла Вяземского Пушкин записал шуточные стихи:

Душа  моя  Павел,
Держись моих  правил,
Люби  то-то,  то-то,
Не делай  того-то;
Кажись, это ясно, —
Прощай, мой  прекрасной!

См. ниже, в письмах №№ 279 и 312.

Перевод французского окончания письма:м«Во-вторых, благодарю Вас за прелестное письмо, которым Вы почтили меня. Его нет в эту минуту у меня нá сердце (т.-е. в кармане), почему и сохраняю за собой до другого времени удовольствие поболтать и совершить перед Вами полную и всестороннюю исповедь, которую Вы у меня требуете. Будьте здоровы. А. П.».

273. Князю П. А. Вяземскому (стр. 51). Впервые напечатано в сборникеС«Старина и Новизна», вып. VIII, С.-Пб. 1904, стр. 86; подлинник (на бумаге без вод. зн.) в б. Румянцовском Музее, в собрании И. Е. Бецкого.

— Строчка Пушкина написана, вслед за подписью Алексея Алексеевича Оленина, на следующей «циркулярной» записке князя П. А. Вяземского:

«Да будет известно честным господам, что я завтра еду в Царское-Село и предлагаю в четверг вечером или в пятницу в обеденное время, или в ужинное составить прощальный пикник где, как и у кого угодно. Вот предлагаемые или, лучше сказать, предполагаемые собеседники:

Алексей  Оленин  junior.
Грибоедов.
Киселев.
Пушкин.
К.  Сергей  Голицын.
Шиллинг
Мицкевич.

Если проект мой будет одобрен честными господами, то приглашаю их приступить к принятию потребных мер в отношениях личных, местных и съестных, а тем паче питейных. Я за ранее даю на всё свое согласиес В четверг явлюсь за ответом» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 65).

— Записка эта датируется сопоставлением ее с следующим местом письма князя П. А. Вяземского к Николаю Алексеевичу Муханову от 22 числа [мая 1828 г.]:ц«Сейчас еду в Царское Село до четверга. В пятницу [25 мая] едем в Кронштадт с Мицкевичем, Пушкиным, Сергеем Голицыным и проч. Поезжайте с нами» («Сборник старинных бумаг, хранящихся в музее П. И. Щукина», вып. Х, М. 1902, стр. 411, и «Русск. Арх.» 1905 г., кн. I, стр. 330); следовательно, записка Вяземского, писанная накануне поездки в Царское Село (к вдове Карамзина), была составлена 21-го мая, которое в 1828 году приходилось на понедельник; 23 июня 1828 г. Вяземский был уже в Москве и спрашивал оттуда Муханова: «Что Пушкин? Уехал ли Киселев? Что Сергей Голицын? Скажите, что жду его в наши степи. Что черные глаза? [Россетти]. Что глаза голубые, синие, красные, белые, пегие, карие, сивые?»... (там же, вып. IX, М. 1901, стр. 196). Грибоедов, упоминаемый в записке, прибыл в Петербург с Персидским Туркманчайским мирным договором 14 марта 1828 г., а выехал в Персию (куда 25 апреля был назначен министром-резидентом) 6 июня. «На литературных вечерах в Петербурге в те же дни можно было наслаждаться редким зрелищем трех великих славянских поэтов — Пушкина, Мицкевича и Грибоедова», говорит биограф последнего, Н. К. Пиксанов: «Так, у графини Лаваль Пушкин читал [16 мая 1828 г.] «Бориса Годунова» в присутствии Грибоедова» (Соч., т. I, стр. LXXXIV). С Алексеем Алексеевичем Олениным (род. 1798, ум. 1855) Пушкин весною 1828 г. дружил особенно потому, что как раз в это время был очень увлечен (и даже, говорят, сватался) его сестрою — Анною Алексеевною (род. 1808, ум. 1888), которой в это время написал стихи «Город пышный, город бедный....» и «Ты и вы» (ср. Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 77, — намек об Олениной в каламбуре о Приютине, имении Олениных). Николаю Дмитриевичу Киселеву (род. 1802, ум. 1869), товарищу Языкова по Дерптскому Университету, только что назначенному секретарем Посольства в Париже и ехавшему в Карлсбад, Пушкин 4 июня 1828 г. написал четверостишие: «Ищи в чужом краю здоровья и свободы»... (ср. ниже, в письме № 284).37 В письме от 1 сентября 1828 г. к князю Вяземскому (см. № 279) Пушкин снова упоминает Киселева, А. А. Оленина и князя Сергея Григорьевича Голицына (род. 22 июля 1806, ум. 19 ноября 1868); последний, известный остряк, поэт и меломан, приятель Пушкина и М. И. Глинки (который написал музыку на переведенные им из Мицкевича стихи: «Когда, в час веселый, откроешь ты губки» и на другие слова его сочинения), был, по словам Вас. Ден. Давыдова, «один из остроумнейших и приятнейших собеседников своего времени. Русский образованный барин в полном смысле слова и один из таких рассказчиков, каких весьма редко можно слышать» («Русск. Арх.» 1871 г., ст. 0949); Голицын числился с 1825 г. в Коллегии Иностранных Дел, с 1828 г. был камер-юнкером, а затем до 1837 г. служил в военной службе, до чина капитана (Е. Серчевский, «Записки о роде кн. Голицыных». С.-Пб. 1853, стр. 138 — 139); он был широко известен в обществе под прозвищем «Фирс» и славился «любезностью, остроумием и талантами»; «очень приятный музыкант и стихотворец», он написал «несколько преостроумных эпиграмм и других очень милых пьес» (Сочинения М. Н. Лонгинова, т. I, стр. 512 — 514; Соч. Пушкина, ред. Венгерова, т. VI, стр. 438 — 439; Ф. П. Фонтон, Воспоминания, т. II, Лейпциг. 1862, стр. 17; см. еще ниже, стр. 304). — Имя барона Павла Львовича Шиллинга-фон-Канштадта (род. 5 апреля 1786 г., ум. 25 июля 1837), известного изобретателя (1832) электромагнитного телеграфа и изолированных кабелей, а также востоковеда, в специальной Пушкинской литературе упоминается только в связи с неосуществившимся желанием Пушкина в 1829 г. ехать с бароном Шиллингом в Сибирь, на границу Китая (см. рассказ Н. В. Путяты — «Русс. Арх.» 1899 г., кн. II, стр. 351; ср. «Литерат. Газету» 1830 г., № 60, стр. 189 — 191; «Русск. Арх.» 1902, кн. I, стр. 280); барон Шиллинг, питомец Первого Кадетского Корпуса, служил в Свите е. в. по квартирмейстерской части, а с 1803 г. — в Коллегии Иностранных Дел, был кавалером посольства в Мюнхене (1810), затем был (с 1813 г.) Сумским гусаром и снова служил в Коллегии Иностранных Дел; с 1827 г. он состоял Председателем Комитета по изданию Полного Собрания Законов; в декабре того же 1827 г. избран был членом-корреспондентом Академии Наук по разряду литературы и древностей Востока и в 1835 — 1837 гг. был Старшим Советником Министерства Иностранных Дел. Он был знаком с Пушкиным еще в 1818 году («Остаф. Арх.», т. I, стр. 150), находился в приятельских отношениях с А. И. Тургеневым, Жуковским, Батюшковым, князем Вяземским (там же, т. I и II); последний писал А. Я. Булгакову из Остафьева 2 ноября 1830 г., говоря о холере и Французской революции (Июльской): «Что за лихорадка такая потрясает весь свет? Одному нашему Шиллингу житье. Он брюхом своим берет у Китайцев. Я читал в Литературной Газете, в описании Кяхтинского праздника, что Китайцы были поражены важною осанкою его» («Русск. Арх.» 1879 г., кн. II, стр. 103). Барон Шиллинг изобрел усовершенствованный способ литографского печатания и около 1815 г., для образца налитографировал «Опасного Соседа» В. Л. Пушкина (см. «Русский Биографический Словарь», т. III, статья П. Гуревича). Товарищ его по Корпусу, граф П. Х. Граббе, характеризует его, как «умного, ученого, всегда веселого и любезного человека» («Русск. Арх.» 1873 г., кн. II, стр. 850); то же говорит и Э. И. Стогов, видевший его в Троицкосавске: «Это необычайно толстый человек, с большими связями, ученый, весельчак, отличный говорун, знавший всю аристократию столиц Европы. На него смотрели, как на какую-то загадку» («Русск. Стар.» 1903 г., № 4, стр. 126). Яркую, хоть и в шутливой форме, характеристику Шиллинга делает Ф. П. Фонтон. Рассказывая о том, что генерал Шильдер для взятия крепости Силистрии (1829 г.) в первый раз на деле для зажигания мин при осадных работах «намерен употребить бароном Шиллингом задуманное средство, —электрическим током произвести взрыв», говорит: «Кто же барон Шиллинг? скажешь ты. Он тоже [как и электричество] имеет таинственную силу, но не принадлежит к неосязаемым и невзвешиваемым веществам, ибо он неимоверной толщины и огромного весу. Несмотря на это, он Калиостро или что-то приближающееся. Во-первых, он чиновник нашего Министерства Иностранных Дел. Во-вторых, он говорит, что знает по-Китайски, что весьма легко, ибо никто в этом ему противоречить не может.... Третье, барон Шиллинг играет в шахматы две партии вдруг, не глядя на шахматную доску, и обоих противников в один и тот же момент побеждает. Четвертое, он сочинил для Министерства такой тайный алфавит, то-есть так называемый шифр, что даже австрийский, так искусный тайный кабинет и через полвека не успеет прочесть! В-пятых, барон Шиллинг выдумал способ в угодном расстоянии, посредством электрицитета произвести искру для зажжения мин.... В-шестых, что весьма мало известно, ибо никто не есть пророком в своей земле, барон Шиллинг изобрел новый образ телеграфа».... (Ф. П. Фонтон, «Воспоминания. Юмористические, политические и военные письма...», том II, Лейпциг, 1862, стр. 20 — 23). Ко всему этому следует прибавить, что Шиллинг, несомненно, состоял тайным агентом III Отделения (см. С. Я. Штрайх, «Провокация среди декабристов», М. 1925, стр. 39, 42 и сл., 68, 70). О Шиллинге и его портрет см. в книге: «Министерство Внутренних Дел. Исторический очерк. Приложение второе. Почта и телеграф в XIX столетии», С.-Пб. 1902, стр. 131 —134). Что касается Адама Мицкевича, то Пушкин, во время пребывания польского поэта в Петербурге, постоянно встречался с ним в разных домах, а также принимал его у себя. К 7 января 1828 г. относится записка Пушкина, поданная им Бенкендорфу, с ходатайством о рбзрешении Мицкевичу возвратиться на родину, в Польшу (см. Б. Л. Модзалевский, «Пушкин — ходатай за Мицкевича», газ. «Ирида» 3 июня 1918 г., № 1, стр. 2 — 3 (фельетон) и «Пушк. и его совр.», вып. XXXVI).

Сноски

37 Киселев проезжал через Дерпт, и Пушкин послал с ним «записочку» Языкову, которую тот 26 июня 1828 г. переслал брату Александру («Языковский Архив», вып. I, стр. 364); записочка эта до нас не сохранилась.