Скачать текст письма

Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1826-1830. Часть 25.

289. Н. Н. Раевскому (стр. 61). Впервые напечатано вс«Материалах» Анненкова, стр. 133 — 135 (не полно и в переводе) и 444 — 445 (франц. текст), а затем в «Вестнике Европы» 1881 г., № 2, стр. 647 — 649 (полностью); также в «Архиве Раевских», под ред. Б. Л. Модзалевского, т. I, С.-Пб. 1908, стр. 425 — 428; подлинник (из Тургеневского архива) — в Рукописном Отделении Библиотеки Академии Наук («Пушк. и его соврем.», вып. II, стр. 9 — 10). «Письмо это», писал Анненков: «носит пометку: «1829 S. P. b.» и при ней число 30-е, но с неразборчивым обозначением месяца, которое можно читать одинаково: juin и janvier. Слова «S. P. b.» к удивлению также зачеркнуты, так что мы теперь имеем одно только несомненное указание года, а указания места и числа недостает. С равной основательностию можно думать, что Пушкин написал его до отправления в Арзрум, когда он был в Петербурге, или в самом Арзруме, где он находился в июне месяце 1829 г.» (I. с., стр. 133). Действительно, одна из заметок, несомненно относящаяся к предисловию для «Бориса Годунова», носит на себе ясную помету: «19 июля 1829. Арзрум» («Русск. Стар.» 1884 г., ноябрь, стр. 347; Соч. Пушкина, изд. Академии Наук, т. IV, примеч., стр. 139); с другой стороны, помета, хотя и зачеркнутая, «S. P. b.», дает повод отнести заметку к Петербургскому пребыванию Пушкина, следовательно, — к январю, да и название месяца скорее можно прочесть как «janvier», a не как «juin» или «juillet» (В. П. Гаевский в «Вестн. Европы» 1881 г., № 2, стр. 649, склоняется к чтению: январь; В. И. Срезневский также определенно читает «janvier» — «Пушк. и его соврем.», вып. II, стр. 9); в бытность в Арзруме поэт мог снова вернуться к черновому своему наброску и зачеркнуть на нем помету, тем более, что посылать это письмо Н. Н. Раевскому, около которого и с которым он в июне — июле 1829 г. находился, не было уже надобности, и вообще неясно, что́ представляет собою настоящий набросок: действительно ли письмо (как сказано в конце его) или статью в форме письма, подобно напечатанным выше письмам-наброскам № 158 и 237. При рассмотрении в цензуре «Материалов» Анненкова местá этого письма Пушкина с мнением его о Шуйском, сравнением Французского Короля Генриха IV с Дмитрием Самозванцем, с отзывом Грибоедова и с суждением о Марине Мнишек и Гавриле Пушкине вызвали сомнение цензора, — и Анненкову пришлось давать подробные объяснения, чтобы отстоять хотя бы часть этих мест; см. в статье П. В. Анненкова: «Любопытная тяжба» — «Вестн. Европы» 1881 г., январь, стр. 22 — 24, а также в книге: «П. В. Анненков и его друзья», С.-Пб. 1892 г., стр. 400 — 402.

Перевод:м«Вот моя трагедия, раз вы непременно ее желаете; но я требую, чтобы прежде, чем читать ее, вы пробежали последний том Карамзина. Она исполнена славных шуток и тонких намеков, относящихся к истории того времени, как наши Киевские и Кáменские обиняки. Надо понимать их — это непременное условие. — По примеру Шекспира, я ограничился изображением эпохи и исторических лиц, не гоняясь за сценическими эффектами, романтическим пафосом и т. под. Стиль ее — смешанный. Он площадной и грубый там, где мне приходилось выводить простолюдинов и грубых лиц; что касается грубых непристойностей, — не обращайте на них внимания: это писалось наскоро и исчезнет при первой же переписке. Мне очень улыбалась мысль о трагедии без любовной интриги; но кроме того, что любовь входила существенною частью в романтический и страстный характер моего авантюриста, — я заставил еще Дмитрия влюбиться в Марину, чтобы лучше оттенить необычный характер этой последней. У Карамзина он только лишь очерчен, но, конечно, эта была странная красавица; у нее была только одна страсть — честолюбие, но до такой степени сильное, бешеное, что трудно себе и представить. Посмотрите, как она, попробовав царской власти, опьяненная призраком, отдается одному проходимцу за другим, разделяя то отвратительное ложе жида, то казачью палатку, всегда готовая отдаться каждому, кто только может дать ей хотя слабую надежду на более уже не существующий трон. Посмотрите, как она стойко переносит войну, нищету, позор и в то же время сносится с Польским Королем [как равная], как коронованное лицо с равным себе, и жалостно кончает свое столь бурное и столь необычайное существование. У меня для нее только одна сцена, но я еще вернусь к ней, если бог продлит мои дни. Она волнует меня, как страсть. Она ужас, что за полька, как говорила [кузина г-жи Любомирской]. — Гаврила Пушкин — один из моих предков; я изобразил его таким, каким нашел в истории и в наших семейных бумагах. Он обладал большими талантами и как воин, и как царедворец, в особенности, — как заговорщик. Это он вместе с Плещеевым обеспечил успех Самозванца своей неслыханной дерзостью. Затем я опять нашел его в Москве [между], в числе 7 начальников, защищавших ее в 1612 году, потом в 1616 г. — в Думе, где он заседал рядом с Козьмой Мининым, потом —воеводой в Нижнем, потом — между выборными людьми, венчавшими на царство Романова, потом — послом. Он был всем, чем угодно, — даже поджигателем, как это доказывается грамотою, которую я нашел в Погорелом Городище — городе, который он выжег в наказание не знаю за что, подобно [комиссарам] проконсулам Национального Конвента. — Я намерен также вернуться еще к Шуйскому. Он представляет в истории странную смесь смелости, изворотливости и силы характера. Слуга Годунова, он одним из первых бояр переходит на сторону Дмитрия. Он первый [выступает против него с обвинением] начинает заговор [который], и он же, заметьте, первый старается извлечь выгоду из положения, он же кричит, обвиняет, из начальника делается отчаянной головой. Он близок к тому, что бы лишиться головы, но Дмитрий дает ему помилование уже на лобном месте, посылает его в ссылку, а затем, с тем ветреным великодушием, которое отличало этого милого авантюриста, снова возвращает его к своему двору и осыпает милостями и почестями. Что же делает Шуйский, чуть было не попавший [на казнь] под топор и на плаху? Он спешит создать новый заговор, добивается успеха, делается царем, падает, при чем в крушении своем сохраняет больше достоинства и силы духа, чем в продолжение всей своей жизни. — Дмитрий сильно напоминает Генриха IV. Как тот — он храбр, великодушен и хвастлив, как тот — равнодушен к религии; оба они из соображений политических отрекаются от своей веры; оба любят удовольствия и войну; оба соблазняются [призраками] и призрачными проектами, оба падают жертвою заговоров. Но у Генриха IV не было на совести Ксении, хотя, правда, это ужасное обвинение и не доказано, и, что до меня, то я считаю своею священной обязанностию ему не верить. — Грибоедов критиковал мое изображение Иова, — патриарх действительно был человек очень умный, я же, по недосмотру, сделал из него глупца. — Создавая своего «Годунова», я размышлял о трагедии, но если б я вздумал написать предисловие, то вызвал бы скандал. Это, быть может, наиболее неизвестный вид произведений. Законы его старались создать на правдоподобии, а оно-то именно и исключается самою сущностию драмы; не говоря уже о времени, месте и проч., какое, чорт возьми, правдоподобие может быть в зале, разделенной на две половины, из коих одна занята 2000 человек, будто бы невидимых для тех, которые находятся на подмостках. 2) Язык. Например у Лагарпа Филоктет, выслушав тираду Пирра, говорит на чистом французском языке:л«Увы! я слышу сладкие звуки греческой речи» и т. д. Все это не есть ли условное неправдоподобие? Истинные гении трагедии никогда не заботились о каком-либо другом правдоподобии, кроме правдоподобия характеров и положений. Посмотрите, как смело Корнель поступил в Сиде: «А, вам угодно соблюдение правила о 24 часах? Извольте! и тут же нагромоздил событий на целых 4 месяца. Нет ничего смешнее мелких поправок к общепринятым правилам. Альфиери глубоко почувствовал, как смешны речи «в сторону», — он их уничтожает, но за то удлиняет монологи. Какое ребячество! — Письмо мое вышло длиннее, чем я хотел. Прошу вас, сберегите его, так как оно мне понадобится, если чорт соблазнит меня написать предисловие. А. П. 1829. 30 ян. С.-Пб.»

— Этот замечательный по содержанию набросок письма стоит в тесной и неразрывной связи с другим проектом письма к тому же Н. Н. Раевскому — от конца июля 1825 г. (см. его выше, в т. I, под N 162) — по поводґ того же «Бориса Годунова» — и во второй своей части почти буквально повторяет часть этого раннего письма, в объяснениях к которому (стр. 478 и след.) нами даны были все необходимые комментарии, — а также с письмом к нему же № 237. Настоящий набросок относится ко времени, когда Пушкин, после некоторого охлаждения к своему произведению, вызванного тем приемом, который был оказан первому появившемуся в печати отрывку из него, снова стал подумывать о возможности напечатать «Бориса Годунова»; тогда же он вернулся и к мысли о предисловии, в котором намерен был изложить свои теоретические взгляды на драму вообще; в черновых бумагах его сохранилось, кроме проектов в письме к Н. Н. Раевскому, 10 набросанных в разное время и в разных тетрадях заметок, имеющих прямое отношение к теме задуманного предисловия (см. их в Акад. изд. Сочинений Пушкина, т. IV, С.-Пб. 1916, примеч., стр. 139 — 146). Ср. ниже, в письме № 333 и в объяснениях к нему, стр. 426 и сл. Отзыв Пушкина о двух последних томах «Истории Государства Российского» Карамзина см. выше, в т. I, в письмах № 172 и 180.

—Ч«Киевские и Каменские обиняки» имеют связь, вероятно, с какими-нибудь условными словами, названиями или выражениями, употреблявшимися в среде членов Тайного Общества в Киеве и в имении Давыдовых Кáменке, где Пушкин бывал в 1820, 1821 и 1822 гг.

— Со словами Пушкина о Марине следует сравнить его отзыв о ней в письмах №№ 180 и 184.

— Любомирская — княжна или княгиня, неизвестная нам носительница имени одной из знатнейших Польских фамилий; Любомирские владели большими имениями в Волынской, Могилевской и Киевской губерниях (см., напр.Н «Архив Раевских», т. I, стр. 125).

— Пушкин вывел вЮ«Борисе Годунове» двух членов своей фамилии: несуществовавшего Афанасия Михайловича и Гавриила Григорьевича. О последнем поэт несколько раз упоминает в своих сочинениях; один из черновых набросков для предисловия к «Борису Годунову» посвящен также ему: «О Гавриле Григорьевиче Пушкине. Предался самозванцу, был им с Плещеевым послан возмущать Москву — пожалован им в великие сокольничие (небывалый чин), находился потом думным дворянином (1616 г.) с Мининым, получая 120 руб. окладу. — В 1630 году находился в том же чине. 1 октября 1619 года у Сретенских ворот, с Макс. Радиловым, защищает Москву против Владислава и Сагайдашного. В Вильне принимает возвращающегося из плена Филарета. В 1643 году он Елатомским наместником и послом в Польше (о границах)». (Соч., изд. Акад. Наук, т. IV, примеч., стр. 139); в другом наброске он также имеет в виду Г. Г. Пушкина: «Нашед в истории одного из предков моих, человека, игравшего важную роль в сию нещастную эпоху, я вывел его на сцену, не думая о щекотливости приличия. — [Если бы из этого стали заключать о моей спеси то я] con amore, но безо всякой дворянской спеси. Изо всех моих подражаний Байр. дворянская спесь была самое смешное. Древнее русское дворянство не может быть уважаемо — — —» (там же, стр. 142). В августе 1608 г., находясь в Погорелом Городище (в нынешней Тверской губернии), Г. Г. Пушкин послал в Тверь уведомление о поимке им мужиков, везших грамоты «Тушинского вора» о задержании на дороге Литовских послов. — О Г. Г. Пушкине (ум. в 1638 г. в монашестве с именем Герасима) подробнее см. в статье Б. Л. Модзалевского: «Род Пушкина» — Соч., ред. Венгерова, т. I, стр. 9 — 10, и статью В. Д. Корсаковой в «Русском Биографическом Словаре», т. П. — Р., стр. 308 — 309. Разорение Погорелого-Городища произведено было, повидимому, для борьбы с Лисовским, чтобы лишить его опорного пункта при его набегах. См. «Дворцовые Разряды», т. I, стр. 97 и след. Грамота, которую упоминает Пушкин, напечатана в «Актах Исторических, собранных и изданных Археографическою Комиссией», т. III, С.-Пб. 1841, № 102, стр. 139 — 140, с отметкою: «Подлинник из архива Погорельской Городской Думы» (Сообщ. акад. С. Ф. Платонов).

— Говоря о проконсулах Национального Собрания, Пушкин имеет в виду таких деятелей Французской революции, как Председатель Конвента Жорж Кутон (Couthon), военный министр Дюбуа-де-Крансе (Dubois de CranЙé) и др., при которых был издан декрет конвента о совершенном разоружении Лиона, возмутившегося против революционной власти.

— Говоря о Генрихе IV (род. 1553, ум. 1610), Пушкин имеет в виду французского короля Henri Quatre.

— Царевна Ксения Борисовна Годунова, дочь царя Бориса, пережив низложение и смерть брата своего, царя Федора Борисовича (удавленного 10 июня 1605 г.) и прожив два месяца у убийцы ее брата и матери — князЯ В. М. Рубца-Масальского, по приказанию Лжедмитрия, который не велел ее убивать во время свержения ее брата-царя, «дабы лепоты ее насладитись», — с августа по декабрь жила у него, и он ее имел своею наложницей, а затем, по настоянию отца своей невесты, кн. Мнишка, удалил ее в Горицко-Вознесенский монастырь, Белозерского уезда, где она и пострижена была в монахини с именем Ольги. Ее печальная судьба увековечена в народных песнях; она умерла в 1622 г., будучи монахиней Княгининского Нижегородского монастыря. О ней см. статью в ж. «Рассвет» 1862 г.

— Еще 16 апреля 1827 г. Грибоедов писал Булгарину из Тифлиса:‚«Желал бы иметь целого «Годунова». Повеса Лев Пушкин здесь, но не имел ко мне достаточно внимания и не привез мне братнина манускрипта.... В первой сцен嵫Бориса» мне нравится Пимен-старец, а юноша Григорий говорит как сам автор, вовсе не языком тех времен» (Соч., ред. Н. К. Пиксанова, т. III, стр. 199). Всего «Бориса Годунова» Грибоедов прослушал через год, в мае 1828 г., в Петербурге, в чтении самого Пушкина, на вечере у графини А. Г. Лаваль; тогда, вероятно, он и высказал Пушкину свое суждение о характере Патриарха Иова. Любопытно, что имя Грибоедова Пушкин упомянул в этом письме, писанном как раз в день трагической смерти автора «Горя от ума» в Тегеране — 30 января 1829 года. Спустя 4 1/2 месяца, 11 июня Пушкин, будучи на Кавказе и едучи из укрепления Гергер к Безобдальскому перевалу, повстречался с телом Грибоедова, которое везли из Персии в Тифлис для погребения....м«Я переехал через реку. Два вола, впряженные в арбу, подымались по крутой дороге. Несколько грузин сопровождали арбу. «Откуда вы?» —спросил я их. — Из Тегерана. — «Что вы везете?» — Грибоеда. — Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис. Не думал я встретить уже когда-нибудь нашего Грибоедова! Я расстался с ним в прошлом году в Петербурге, перед отъездом его в Персию. ОЦ был печален и имел странные предчувствия.

Я было хотел его успокоить, — он мне сказал: Vous ne connaissez ces gens-Пà: vous verrez qu’il faudra jouer des couteaux. Он полагал, что причиною кровопролития будет смерть шаха и междоусобица его семидесяти сыновей. Но престарелый шах еще жив, а пророческие слова Грибоедова сбылись. Он погиб под кинжалами Персиян, жертвой невежества и вероломства. Обезображенный труп его, бывший три дня игралищем Тегеранской черни, узнан был только по руке, некогда простреленной пистолетной пулею. Я познакомился с Грибоедовым в 1817 году. Его меланхолический характер, его озлобленный ум, его добродушие, самые слабости и пороки, неизбежные спутники человечества, — всё в нем было необыкновенно привлекательно. Рожденный с честолюбием, равным его дарованиям, долго был он опутан сетями мелочных нужд и неизвестности.... Не знаю ничего завиднее последних годов бурной его жизни. Самая смерть, постигшая его посреди смелого, неровного боя, не имела для Грибоедова ничего ужасного, ничего томительного. Она была мгновенна Б прекрасна. Как жаль, что Грибоедов не оставил своих записок! Написать его биографию было бы делом его друзей, но замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов. Мы ленивы и не любопытны» («Путешествие в Арзрум», гл. II).

— Пушкин не совсем точно цитирует тираду из трагедии известного критика Жана-Франсуа Лагарпа (род. 1739, ум. 1803) «Philoctète», — там Филоктет говорит до слов Пирра следующую фразу:

Repondez que je puisse entendre votre voix,
Reconnaître des Grecs l’accent et le langage.

290. С. Д. Полторацкому (стр. 63). Впервые напечатано М. А. Цявловским въ«Голосе Минувшего» 1920 — 1921 г., стр. 120, по копии П. И. Бартенева, затем в сборнике М. А. Цявловского: «Письма Пушкина и к Пушкину», М. 1925, стр. 12. — Подлинник неизвестно где находится. Дата сообщена самим С. Д. Полторацким и указывает, что записка относится ко времени почти двухмесячного пребывания Пушкина в Москве, проездом на Кавказ.

О Полторацком см. выше, в письмах N 246, 279 и 287 (и стр. 247, 303 и 322), в которых Пушкин упоминает имя Полторацкого в связи с карточною игрою, коей тот предавался; поэтому М. А. Цявловский высказываеЯ предположение, что, может быть, и «ласковая записочка поэта» приглащала Полторацкого именно для игры в карты.

291. И. М. Снегиреву (стр. 63). Впервые напечатано (без адреса) в°«Историческом Вестнике» 1880 г., т. II, № 6, стр. 205, по сообщению П. Я. Дашкова: подлинник в начале 1927 г. мы видели в альбоме автографов, принадлежащем Вере Николаевне Петровой-Званцевой в Москве.

— Письмо писано в Москве; Пушкин уехал из Петербурга 9 марта, взяв в генерал-губернаторской Канцелярии подорожную до Тифлиса и обратно. Тайная полиция следила за ним, по донесениям агентов, — и БенкендорЯ 22 марта 1829 г. распорядился о том, чтобы за поэтом был продолжен секретный надзор на Кавказе («Дела III Отделения об А. С. Пушкине», стр. 82 — 84). В октябре Пушкину был сделан запрос, почему он уехал без разрешения (см. ниже, письмо № 298); он поехал на Кавказ после сделанного им через графа Ф. И. Толстого-Американца предложения Н. Н. Гончаровой, не получив определенного ответа. Останавливался он в Москве в этот приезд у П. В. Нащокина (Анненков, «Материалы», изд. 1855 г., стр. 216).

— Об Иване Михайловиче Снегиреве (род. 23 апреля 1793, ум. 1868), ординарном профессоре Латинской словесности Московского Университета, цензоре Московского же Цензурного Комитета, известном археологес см. выше, в объяснениях, стр. 258. В письме № 252, к Погодину, Пушкин подтрунивал над Снегиревым по поводу разрешения к печати своего «Фауста», в котором этот старозаветный цензор находил «выражения, противные нравственности», при чем и «всё основание» его не нравилось ему («Пушк. и его соврем.», вып. XVI, стр. 48). «С Снегиревым», говорит Н. О. Лернер: «Пушкин не раз встречался в 20-х и 30-х годах, наезжая в Москву. Им были процензурованы вторая глава «Евгения Онегина», первое издание «Братьев-разбойников». Издавая «Современник», Пушкин собирался написать разбор «Русских в своих пословицах» Снегирева, интересовался его замечаниями на «Слово о полку Игореве» и приглашал его участвовать в «Современнике» («Русск. Арх.» 1903 г., кн. III, стр. 170 — 171). Снегирев упоминает о Пушкине в одном из писем своих к В. Г. Анастасовичу, 1828 г. («Древняя и Новая Россия» 1880 г., т. XVIII, стр. 544; «Пушк. и его соврем.», вып. XVI, стр. 45).

— В «Московском Телеграфе» появились, в апреле месяце, две эпиграммы Пушкина на издателя «Вестника Европы» Каченовского: в № 7-м (ч. XXVI, стр. 257), процензурованном С. Н. Глинкою 27 марта 1829 г. и вышедшем в начале апреля (нач. «Журналами обиженный жестоко, Зоил Пахом печалился глубоко. На цензора вот подал он донос»....), и в № 8-м (ч. XXVI, стр. 408), процензурованном И. М. Снегиревым 23 апреля 1829 г. (нач. «Там, где древний Кочерговский над Ролленем опочил»). Замечание, посланное Пушкиным в «Телеграф» и не пропущенное Снегиревым, касалось, очевидно, также Каченовского или его деятельного в то время сотрудника Н. И. Надеждина, выступившего тогда против Пушкина с обвинениями в безнравственности за его «Графа Нулина» («Вестн. Евр.» 1829 г., февраль, № 3), а затем разбранившего и «Полтаву» (там же, № 8 и 9). «С неделю тому назад», — писал С. Т. Аксаков С. П. Шевыреву 26 марта 1829 г.: «завтракал я с Пушкиным, Мицкевичем и другими у Михаила Петровича [Погодина]. Первый держал себя ужасно гадко, второй — прекрасно. Посудите, каковы были разговоры, что второй два раза принужден был сказать: «Гг., порядочные люди и наедине и сами с собою не говорят о таких вещах!» — Вчера получили поэму Пушкина, которую он перекрестил из Мазепы в Полтаву. Вчера же я прочел ее четыре раза и нашел гораздо слабейшею, нежели ожидал: есть места превосходные, но за то все разговоры, все чувствительные явления мне не нравятся; даже описание, а особливо конец сражения весьма неудачны; эпилог тоже. Одним словом, это стихотворение достойно Пушкина: но сказать, что он подвинулся вперед, что Мазепа выше всех его сочинений, по моему мнению, никак нельзя» («Русск. Арх.» 1878 г., кн. II, стр. 50). В свою очередь и Погодин, отметив в Дневнике своем под 4-м апреля 1829 г., что он «целое утро убеждал Пушкина, чтобы он не намекал на царскую цензуру своим критикам. Бесится без памяти за обвинение в безнравственности» («Пушк. и его соврем.», вып. XIX — XX, стр. 102), — 28 апреля, сообщая С. П. Шевыреву литературные новости, писал: «Полтава Пушкина вышла, но принята холоднее, чем заслуживает. У Пушкина публика вычитает теперь из должных похвал прежние лишние. Гораздо больше шуму в Петербурге сделал Выжигин Булгарина.... Булгарин почитает себя соперником теперь одного Пушкина и выступил против его Полтавы с ужасно нелепою статьею. Лучшее место в поэме, говорит он, есть песнь о казаке, и если бы десять таких мест былоН то поэма была бы вдесятеро лучше.... Киреевский написал против него для Галатеи... Баратынский написал презлую эпиграмму на него:Ё«Булгарин уверяет нас, что красть грешно, лгать стыдно». Кстати об эпиграммах. Пушкин написал и напечатал две преругательные на Каченовского. Пушкин бесится на него за то, что помещает статьи Надеждина, где колют его нравственность. Надеждин вооружается и говорит много дела между прочим, хотя и семинарским тоном».... Ч«Русск. Арх.» 1882 г., кн. III, стр. 79 — 80). Только что упомянутый Боратынский писал в это же время Вяземскому: «Полтава вообще менее нравится, чем все другие поэмы Пушкина: ее критикуют вкривь и вкось. Странно! Я говорю это не потому, чтобы чрезмерно уважал суждения публики и удивлялся, что на этот раз оно оказалось посрамительным; но Полтава, от настоящего ее достоинства, кажется имеет то, что доставляет успех: почтенный титул, занимательность содержания, новость и народность предмета. Я право уже не знаю, чего надобно нашей публике? Кажется, Выжигиных!... Знаете ли вы, что разошлось 2000 экз. этой глупости?...» («Старина и Новизна», кн. V, стр. 45). О том же писала княгиня Е. Н. Мещерская И. И. Дмитриеву 15 апреля 1829 г. (см. «Пушк. и его соврем.», вып. XXIX — XXX, стр. 30 — 31). В. А. Каратыгин, в письме к своему учителю и покровителю П. А. Катенину от 25 мая 1829 г. говорил: «Читали ли вы Пушкина новую поэму Полтава? Может быть я ошибаюсь, но по моему надо переменить П. на Б. Что за стишонки! В разговоре Мазепы с Марией я так и вижу Шаховского: благоволил помочь, творец!.. С каким носом остались безусловные хвалители Пушкина!.. Трубили, кричали — и гора родила мышь. Она решительно не понравилась, и Пушкин в бешенстве, зовет нас дураками. Натурально, что у него в дурном найдется хорошее. Но тут его очень мало» («Библ. Зап.» 1861 г., ст. 599 и «Русск. Арх.» 1871 г., ст. 0243). Приведем еще слова поэта Языкова, который писал А. Н. Очкину 20 апреля 1829 г. из Дерпта: «Полтаву Пушкина здесь уже прочли; мнения различны: одни читатели без ума превозносят, другие такожде хулят. Мне кажется, что Пушкин не успел (верно торопился) вполне воспользоваться своим предметом; есть места восхитительные — кое где есть дух русской (вот главное! сказал Карамзин). Еще мне кажется, что в сей поэме слишком видное стремление Пушкина описывать и выражаться как можно проще часто вредит поэзии и вводит его в прозу! Характеры вообще подгуляли» («Русск. Стар.» 1903 г., № 3, стр. 485). Нечего удивляться, что подобное отношение публики и критики волновало и «бесило» Пушкина, — и он, не выступая, по обыкновению, с антикритиками, ограничивался эпиграммами на своих литераутрных противников. Ср. ниже, письмо № 296 и стр. 345.

292. Н. И. Гончаровой (стр. 64). Впервые напечатано вс«Русском Архиве» 1881 г., кн. II, стр. 496 — 497, с современной копии, полученной от О. К. Гончаровой; эта копия была еще в 1917 г. в Музее Калужской Ученой Архивной Коммиссии («Известия Калужской Ученой Архивной Коммиссии», вып. 1901 г., стр. 3 — 4); подлинник неизвестен. В копии слова «ivre» нет: вместо него — многоточие.

Перевод: «На коленях, проливая слезы благодарности, — вот как должен был бы я писать вам теперь, — после того, как граф Толстой привез мне ваш ответ. Этот ответ не есть отказ: вы позволяете мне надеяться, и если я еще ропщу, если печаль и горечь еще примешиваются к ощущению счастия, — не обвиняйте меня в неблагодарности. Я понимаю осторожность и нежность матери. Но простите нетерпению сердца больного и (опьяненного?) счастьем. — Я уезжаю сейчас и увожу в глубине души своей образ небесного существа, вам обязанного жизнью. Если у вас есть для меня приказания, — соблаговолите передать их графу Толстому, который передаст их мне. Удостойте, милостивая государыня, принять дань моего глубокого уважения. Пушкин. 1 мая 1829 ».

— Наталья Ивановна Гончарова, рожд. Загряжская (ум. 2 августа 1848), будущая тёща Пушкина, была побочною дочерью генерал-лейтенанта Ивана Александровича Загряжского (ум. 19 дек. 1807)53 и 27 января 1807 г., в Петербурге, вышла замуж за Николая Афанасьевича Гончарова (род. 20 октября 1788 г., ум. 8 сентября 1861), недолго служившего в Коллегии Иностранных Дел, а затем проживавшего или в Москве, или при отце своем, Афанасии Николаевиче, в известном Калужском имении Гончаровых — Полотняном Заводе. Жизнь Н. И. и Н. А Гончаровых сложилась несчастливо: муж был в зависимости у своего деспота-отца, изнывал в бездействии и постепенно, с 1814 г., когда он упал с лошади и расшибся («Русск. Арх.» 1881 г., кн. III, стр. 17), начал впадать в меланхолию (его мать также была умственно расстроена — «Русск. Арх.» 1881, кн. III, стр. 52), а затем, в 1823 г., и совсем сошел с ума54 и «дожил до старости в глубоком уединении», по словам воспитавшегося вместе с ним А. П. Бутенева («Русск. Арх.». 1881 г., кн. III, стр. 36). «Гнётом ложилась эта болезнь на всю семью, а особенно на подрастающих детей. Хотя жизнь Гончаровых в Москве по наружности оставалась прежней, но приходилось думать о том, как свести концы с концами, «внутренний обиход» подвергался урезкам и лишениям. Болезнь Николая Афанасьевича часто выражалась в буйных припадках; доходило до того, что он иногда бросался преследовать прежде так горячо любимую жену с ножом в руках ...» (В. А. Средин, «Полотняный Завод» — «Старые Годы» 1910 г., июль — сентябрь). Н. А. Гончаров был одарен большим талантом к музыке: он прекрасно играл на скрипке, а также на виолончели, на которой любил играть до конца своей долголетней жизни, несмотря на умоповреждение («Русск. Арх.» 1881 г., кн. III, стр. 17 и примеч., стр. 22 — 23). «Переживаемые испытания», — пишет А. П. Арапова (ум. в феврале 1919 г.):55 «оставляли двойственный и как бы друг другу противоречивший след на характере Натальи Ивановны. Ее религиозность принимала с годами суровый, фанатический склад, а нрав словно ожесточился, и строгость относительно детей, а дочерей в особенности, принимала раздражительный, придирчивый оттенок. Все свободное время проводила она на своей половине, окруженная монахинями и странницами, которые свои душеспасительные рассказы и благочестивые размышления пересыпали сплетнями и наговорами на неповинных детей или не сумевших им угодить слуг и тем вызывали грозную расправу.... В самом строгом монастыре молодых послушниц не держали в таком слепом повиновении, как сестер Гончаровых. Если, случалось, какую-либо из них призывали к Наталье Ивановне не в урочное время, то пусть даже и не чувствовала она никакой вины за собой, — сердце замирало в тревожном опасении, и прежде чем переступлен заветный порог, — рука творила крестное знамение и язык шептал псалом, поминавший царя Давида и всю кротость его» («Новое Время» 1907 г., прилож. к № 11409, стр. 7; ср. «Воспоминания Л. Н. Павлищева», М. 1890, стр. 209 — 215). Вся семья Гончаровых проживала в Москве, в своем доме по Никитской улице на углу Скарятинского переулка, и состояла из трех сыновей: Дмитрия (род. 1808), Ивана (род. 1810) и Сергея (род. 1815) и трех дочерей, старшей — Екатерины, средней — Александры (род. 1811) и младшей —Наталии56 (род. в Кореяне, Тамбовской губернии, 26 августа 1812, ум. 26 ноября 1863), в 1831 г. вышедшей замуж за Пушкина. — «Н. Н. Гончаровой только минуло 16 лет, когда она впервые встретилась с Пушкиным на балу в Москве. В белом воздушном платье, с золотым обручем на голове, она в этот знаменательный вечер поражала всех своей классической, царственной красотой. Александр Сергеевич не мог оторвать от нее глаз. Слава его уж тогда прогремела на всю Россию. Он всюду являлся желанным гостем; толпы ценителей и восторженных поклонниц окружали его, ловя всякое слово, драгоценно сохраняя его в памяти. Наталья Николаевна была скромна до болезненности; при первом знакомстве их его знаменитость, властность, присущие гению, — не то что сконфузили, а как-то придавили ее. Она стыдливо отвечала на восторженные фразы, но эта врожденная скромность только возвысила ее в глазах поэта» (А. П. Арапова, «Н. Н. Пушкина-Ланская» — «Нов. Вр.» 1907 г., № 11409, прилож., стр. 7). «Пушкин поражен был красотой Н. Н. Гончаровой с зимы 1828 — 1829 года», рассказывает князь П. П. Вяземский: «он, как сам говорил, начал помышлять о женитьбе, желая покончить жизнь молодого человека и выйти из того положения, при котором какой-нибудь юноша мог трепать его по плечу на бале и звать в неприличное общество.... Холостая жизнь и несоответствующее летам положение в свете надоели Пушкину с зимы 1828 — 1829 г. Устраняя напускной цинизм самого Пушкина и судя по-человечески, следует полагать, что Пушкин влюбился не на-шутку около начала 1829 года» (Сочинения, стр. 520). — По рассказу Сергея Николаевича Гончарова, «Пушкин, влюбившись в Гончарову, просил Американца графа Толстого, старинного знакомого Гончаровых, чтоб он к ним съездил и испросил позволения привести Пушкина. На первых порах Пушкин был очень застенчив, тем более, что вся семья обращала на него большое внимание..... Пушкину позволили ездить. Он беспрестанно бывал. А. П. Малиновская (супруга известного археолога) по его просьбе уговаривала в его пользу; но с Натальей Ивановной (матерью) у них бывали частые размолвки, потому что Пушкину случалось проговариваться о проявлениях благочестия и об императоре Александре Павловиче, а у Натальи Ивановны была особая молельня со множеством образов, и про покойного государя она выражалась не иначе, как с благоговением. Пушкину напрямик не отказали, но отозвались, что надо подождать и посмотреть, что дочь еще слишком молода и проч.» («Русск. Арх.» 1881 г., кн. II, стр. 497 — 498). «Поразительная красота шестнадцатилетней барышни Наталии Гончаровой приковала взоры Пушкина при первом же ее появлении в 1828 году в большом свете Первопрестольной», говорит П. Е. Щеголев. «Когда я увидел ее в первый раз», писал Пушкин в апреле 1830 года матери Натальи Николаевны: «ее красота была едва замечена в свете: я полюбил ее, у меня голова пошла кругом» (см. ниже, письмо № 322). Но красота Наталии Гончаровой очень скоро была высоко оценена современниками. О ней и об Алябьевой шумела молва, как о первых Московских красавицах. Пушкин, желая похвалить эстетические вкусы князя Н. Б. Юсупова, в известном послании «К вельможе», написанном как раз в пору своего сватовства — 23 апреля 1829 г. — говорил:

                                           .... Влиянье красоты
Ты живо чувствуешь. С восторгом ценишь ты
И блеск Алябьевой, и прелесть Гончаровой.

(См. Б. Л. Модзалевский, «Послание к Вельможе» — «Художеств. сокровища России» 1907 г., № 6, стр. XXII — XXVI). — Князь П. А. Вяземский сравнивал красоту Алябьевой avec une beauté classique, a красоту Гончаровой avec une beauté romantique и находил, что Пушкину, первому романтическому поэту, и следовало жениться на первой романтической красавице» («Дуэль и смерть Пушкина» — «Пушк. и его соврем.», вып. XXV — XXVII, стр. 023 — 024). В тот же день, 1 мая 1830 г., В. А. Муханов писал брату Николаю из Москвы: «Пожалей о первой красавице здешней Гончаровой.... Она идет! за Пушкина. Это верно, и сказывают, чтп он написал ей стихи, которые так начинаются:

Я пленен, я очарован —
Я совсем огончарован

(«Русск. Арх.» 1899 г., кн. II, стр. 356 — 357). История сватовства и женитьбы Пушкина рассказана в очерке П. О. Морозова «Семейная жизнь Пушкина» — в Соч., ред. Венгерова, т. IV, стр. 201 — 225.

— О графе Федоре Ивановиче Толстом — «Американце» см. выше, в т. I, стр. 233 и др., в т. II, стр. 37 и 395, а также книжку С. Л. Толстого «Федор Толстой Американец», М. 1926.

— В тот же день, когда Пушкин написал настоящее письмо, он отправился в поездку на Кавказ, откуда вернулся лишь через 4 1/2 месяца — около 20 сентября. Ко времени пребывания Пушкина в Москве в марте — апреле 1829 г. относится его увлечение Екатериной Николаевной Ушаковой и ее сестрою Елизаветою. «Пушкин собирается писать историю Малороссии», сообщал Шевыреву Погодин 28 апреля и прибавлял: «Он теперь увивается в Москве около Ушаковых» («Русск. Арх.» 1882 г., кн. II, стр. 80 — 81). «Все думали», пишет Н. М. Смирнов в своих «Памятных заметках», «что Пушкин влюблен в Елизавету Николаевну Ушакову; но он ездил, как после сам говорил, всякий день к сей последней, чтобы два раза в день проезжать мимо окон Гончаровой». Е. Н. Ушакова вышла замуж за Сергея Дмитриевича Киселева. Она жила на Средней Пресне, а Гончаровы — на углу Скарятинского переулка и Большой Никитской» («Русск. Арх.» 1882 г., кн. II, стр. 232, и 1883 г., кн. II, стр. 90). Об отношениях Пушкина к Ушаковым см. особый очерк Л. Н. Майкова (в его книге. «Пушкин», С.-Пб. 1899, стр. 355 — 377), в котором описан альбом Е. Н. Ушаковой, носящий на своих страницах ряд рисунков, относящихся к обстоятельствам тогдашней жизни Пушкина в Москве, между прочим — к его сватовству на Н. Н. Гончаровой. См. также в книге В. В. Вересаева: «Пушкин в жизни», вып. II, М. 1926, стр. 77, 79, 117. Слух о Московских увлечениях Пушкина и о сборах его в путешествие дошел и до бывшего заграницей С. А. Соболевского, который 23 февраля (7 марта) 1829 г. писал И. В. Киреевскому из Флоренции: «Прошу тебя написать мне больше о Пушкине, — как и когда приехал, где и как жил, в кого влюблялся и когда едет.... Желаю иметь список взятых Пушкиным книг...; скажи Пушкину», прибавлял он далее: «что я пришлю ему 200 бутылок Aliatico на следующих условиях: 1) он мне напишет восемь страниц сплетен своего сердца, 2) известит меня об здоровьи Людмилки, Анны Петровны [Керн] и Лизы [Полторацкой]; 3) назначит мне, к кому адресовать в Петербурге, 4) заплатит мне 250 рублей, ибо Aliatico здесь не более 125 centimes il fiasco, 5) пересылку выплатит, но это, впрочем, вздор, равно как и пошлина», — а в конце письма обращался прямо к поэту: «О Пушкин, Пушкин, пиши мне!!! Я тебя здесь хвалю, величаю: не то напечатаю свой перевод тебя, — и горе, горе посрамленному!» («Русск. Арх.» 1906 г., кн. III, стр. 567 и 570).

293. Б. Г. Чиляеву (стр. 64). Впервые напечатано в «Русской Стар.» 1884 г., т. XCIV, стр. 371; подлинник — в рукописи Московскаго б. Румянцовскаго Музея № 2382, л. 106 об. Беловое письмо неизвестно; о нем Пушкин упоминает в «Путешествии в Арзрум» (Глава I): «Пост Коби находится у самой подошвы Крестовой горы, чрезъ которую предстоял переход. Мы тут остановились ночевать и стали думать, каким бы образом совершить сей ужасный подвиг: сесть ли, бросив экипажи, на казачьих лошадей, или послать за Осетинскими волами? На всякой случай, я написал отъ имени всего нашего каравана официальную просьбу к Г. Ч.*** начальствующему в здешней стороне, — и мы легли спать в ожидании подвод...« Дата письма определена Е. Г. Вейденбаумом, установившим совершенно точный маршрут путешествия Пушкина («Пушкин на Кавказе в 1829 году» — «Русск. Арх.» 1905 г., кн. I, стр. 675 — 680).

— Чиляев — Борис Гаврилович (род. 1798, ум. 1850), родом грузин, питомец Горного Кадетского Корпуса (где был товарищем декабриста Бестужева-Марлинского), затем офицер л.-гв. Финляндского полка (1816), 7 апреля 1827 г. перешел на службу на родной ему Кавказ — в 7-й (впоследствии Эриванский) карабинерный полк майором; приняв с полком участие в делах Персидской кампании, он с 3 февраля 1828 по 28 июня 1829 г., по распоряжению генерала И. Ф. Паскевича, находился в Душете и Квишете, по Военно-Грузинской дороге, управляя, в звании Пристава, местными горскими народами. 3 июля 1828 г. Чиляев принимал у себя в Коби Грибоедова, ехавшего в Тифлис, а без малого через год — Пушкина, который в «Путешествии в Арзрум» отметил, прибыв в Квишет: «Я ночевал на берегу Арагвы, в доме г. Ч. На другой день я расстался с любезным хозяином и отправился далее. Здесь начинается Грузия»... Всю остальную жизнь Чиляев прослужил на Кавказе в разных должностях и под конец был, в чине генерал-майора, Начальником Джаро-Белоханского военного округа и Лезгинской кордонной линии; умер в крепости Закаталах 5 ноября 1850 г. Он был человек образованный, благожелательный, веселый и остроумный; друзей и людей, к нему искренно расположенных и ценивших его, было у него много, а это лучше всего свидетельствует о его нравственных достоинствах. Письма к Б. Г. Чиляеву разных Кавказских деятелей и знакомых (в том числе Н. А. Грибоедовой) напечатаны, вместе с биографией его, Б. Л. Модзалевским в «Русском Архиве» 1907 г., кн. I, стр. 115 — 174.

— О поездке Пушкина на Кавказ в 1829 г. см. в «Материалах» Анненкова, изд. 1855 г., стр. 216 — 223 (где приведены выдержки из №№ 29 и 32 «Тифлисских Ведомостей» и №№ 110 и 138 «Северной Пчелы» 1829 г. о пребывании Пушкина на Кавказе), а также в статье Е. Г. Вейденбаума: «О пребывании Пушкина на Кавказе в 1829 году» в книге: «Кавказская поминка о Пушкине», Тифлис. 1899, стр. 103 — 127; там же полное издание «Путешествия в Арзрум» под редакцией и с примечаниями Е. Г. Вейденбаума (стр. 1 — 44 и 45 — 65); см. его же статью «Пушкин на Кавказе в 1829 году» — в «Русск. Арх.» 1905 г., кн. I, стр. 675 — 680; Л. Н. Майкова: «О поездке Пушкина на Кавказ в 1829 г.» — в сборнике «Пушкин», С.-Пб. 1899, стр. 378 — 396, в «Русск. Стар.» 1874 г., авг., стр. 703 (ср. «Русск. Арх.» 1874 г., кн. II, ст. 1092 — 1093), и в «Архиве Раевских», под ред. Б. Л. Модзалевского, т. I, С.-Пб. 1908, стр. 441 — 442, 464, 468; о пребывании Пушкина именно в Коби и о шутке, которою он там насмешил и напугал горцев, см. в рассказе Н. Б. Потокского в «Русск. Стар». 1880 г., т. XXVIII, стр. 579 (перепечатано в книге В. Вересаева: «Пушкин в жизни», вып. II, М. 1926, стр. 142 — 143). Об участии Пушкина в стычке с турками 14 июня 1829 г. на высотах Саган-Лу см. в заметке Н. О. Лернера; «Пушкин в сражении» — «Пушк. и его соврем.», вып. XXIX — XXX, стр. 6 — 7 и в Воспоминаниях декабриста А. С. Гангеблова; Гангеблов, наблюдавший Пушкина во время пребывания его среди войск Паскевича, при Н. Н. Раевском рассказывает, что «во время пребывания в отряде, Пушкин держал себя серьезно, избегал новых встреч, находился только с прежними своими знакомыми, при посторонних же всегда был молчалив и казался задумчивым».

— Бауман — лицо, нам неизвестное.

— Граф Мусин-Пушкин — Владимир Алексеевич (род. 31 марта 1798, ум. 1854), капитан л.-гв. Измайловского полка, за «прикосновенность» к делу декабристов переведенный сперва в армейский Петровский пехотный полк (7 июля 1826), а затем, 4 февраля 1829 г., — на Кавказ, в Тифлисский пехотный полк. — Пушкин съехался с ним в Новочеркасске и, узнав, что тот едет тоже в Тифлис, «сердечно ему обрадовался». «Мы согласились путешествовать вместе», рассказывает Пушкин: «Он едет в огромной бричке. Это род укрепленного местечка; мы ее прозвали Отрадною. В северной ее части хранятся вина и съестные припасы; в южной — книги, мундиры, шляпы etc. etc. С западной и восточной стороны она загружена ружьями, пистолетами, мушкетонами, саблями и проч. На каждоЦ станции выгружается часть северных запасов и таким образом мы проводим время как нельзя лучше» («Путешествие в Арзрум», гл. I). Граф Мусин-Пушкин с 4 мая 1828 г. был женат на Эмилии Карловне Шернваль (род. 1810, ум. 17 ноября 1846), сестра которой, Аврора Карловна, известная красавица, была с 1836 г. замужем (вторым браком) за Андреем Николаевичем Карамзиным, сыном историографа. — В конце декабря 1829 г. Паскевич уволил графа Мусина-Пушкина в отпуск в Москву, для раздела имения, оставшегося после смерти его матери, графини Екатерины Алексеевны, рожд. княжны Волконской (ум. 17 ноября 1829), и 7 ноября 1831 г. уволен был от службы, с обязательством, однако, жить в Москве и не выезжать заграницу; 4 января 1834 г. он был, наконец, освобожден от надзора. — Пушкин и впоследствии, в Петербурге, поддерживал отношения с графом Мусиным-Пушкиным: так, 24 июня 1832 г. он обедал у него вместе с князем П. А. Вяземским, Н. А. Мухановым, красавицей А. К. Шернваль и др. («Русск. Арх.» 1897 г., кн. I, стр. 653). Мусин-Пушкин был любителем живописи и дружил с К. П. Брюлловым (см. его письма к нему, 1843 г., в «Архиве Брюлловых» под ред. И. А. Кубасова, С.-Пб. 1900, стр. 183). В 1840-х гг. он числился чиновником особых поручений при Министре Финансов; о нем см. в «Алфавите декабристов», изд. под ред. Б. Л. Модзалевского и А. А. Сиверса, Лгр. 1925, стр. 194 и 360.

Сноски

53 Ее сестры: Софья Ивановна — была замужем (с 1813 г.) за генерал-майором графом Ксаверием Местром, а Екатерина Ивановна (род. 1779, ум. 1842) — была фрейлиною.

54 Хотя еще 18 февраля 1831 г. смог собственноручно подписаться под брачным обыском своей дочери и Пушкина (см. Н. Невзоров, «К биографии А. С. Пушкина. Материалы из архивов и др. малоизвестных источников», С.-Пб. 1899, стр. 8).

55 Дочь Н. Н. Пушкиной от ее второго брака с П. П. Ланским.

56 Дочь Софья, родившаяся в 1818 году, в том же году и умерла.