Скачать текст письма

Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1826-1830. Часть 32.

330. Князю П. А. Вяземскому (стр. 87). Впервые напечатано в «Русском Архиве» 1874 г., кн. I, ст. 441 — 443; подлинник был у гр. С. Д. Шереметева в Остафьевском архиве; ныне в Центрархиве.

— Пушкин отвечает на письмо кн. Вяземского из Петербурга, от 26 апреля, в котором тот поздравлял своего друга с помолвкою, в которую долго не хотел верить: еще 21 апреля Вяземский писал А. И. ТургеневА в Париж: «Пушкйн теперь в Москве; здесь все говорят, что он женится, но вероятно это вздор» («Остаф. Архив», т. III, стр. 192). «Я сейчас с обеда Сергея Львовича», писал Вяземский Пушкину: «и твои письма, которые я там прочел, убедили меня, что жена меня не мистифирует и что ты точно жених. Гряди, жених, в мои объятья! А более всего убедила меня в истине женитьбы твоей вторая, экстренная бутылка шампанского, которую отец твой розлил нам при получении твоего последнего письма.66 Я тут ясно увидел, что дело не на шутку. Я мог не верить письмам твоим, слезам его, но не мог не поверить его Шампанскому. Поздравляю тебя от всей души. Дай бог тебе счастья, и засияй отныне в жизни твоеБ новая эра. Я слышал, что ты будто писал государю о женитьбе. Правда ли это?67 Мне кажется, что тебе в твоем положении и в твоих отношениях с царем необходимо просить у него позволения жениться. Жуковский думает, что хорошо бы тебе воспользоваться этим обстоятельством, чтобы проситА о разрешении печатать Бориса, представив, что ты не богат, невеста не богата, а напечатание трагедии обеспечит на несколько времени твое благосостояние.68 Может-быть царь и подумает дать приданое невесте твоей. Я также со вчерашнего дня женился на Канкрине.69 Твоя невеста красивее. Где ты будешь жить? Я вероятно по крайней мере на год останусь в Петербурге. Что вперед будет, бог весть. Надобно бы нам затеять что-нибудь литературное впрок. Тебе с женою, мнБ без жены, а с Канкриным в Петербурге предстоят новые издержки. Должно их прикрыть. На Литературную Газету надежды мало. Дельвиг ленив и ничего не пишет, а выезжает только sur sa bête de somme ou de Somoff. В мае приеду на несколько времени в Москву: тогда переговорим. Когда твоя свадьба? Скажи, я постараюсь к ней приехать. Прости, обнимаю тебя от всего сердца. Прошу рекомендовать меня невесте, как бывшего поклонника ее на балах, а ныне преданного ей дружескою преданностью моею к тебе. Я помню, что, говоря с старшею сестрою, сравнивал я Алябьеву avec une beauté classique, a невесту твою avec une beauté romantique. Тебе, первому нашему романтическому поэту, и следовало жениться на первой романтической красавице нынешнего поколения. — Признаюсь, хотел бы хоть в щелочку посмотреть на тебя в качестве жениха» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 138 — 139).

— Графиня Ф. — Дарья Федоровна Фикельмон, рожд. графиня Тизенгаузен (род. 14 октября 1804 г., ум. 7 (19) апреля 1863 г.), младшая дочь Е. М. Хитрово от ее первого брака (см. выше, в объяснениях к письмаЪ № 247 и 318), с 1821 г. супруга Австрийского полномочного министра во Флоренции, а затем, с 1829 г. — Австрийского же посла в Петербурге графа Карла-Людвига Фикельмона (или Фикельмонта: Fickelmont; род. 1777, ум. 1857), впоследствии (1848 г.) бывшего недолго во главе Австрийского Министерства. Известная в свое время красавица, она, по словам А. О. Смирновой, «отличалась очаровательною добротой» (Записки, ч. I, стр. 238); когда, в 1823 г., графиня с матерью приехала в Петербург, К. Я. Булгаков писал брату (23 июня): «Хитрово, Кутузова дочь, бывшая за Тизенгаузеном, здесь с обеими своими дочерьми, из коих одна замужем за Австрийским министром в Неаполе — Фикельмоном. Говорят, обе красавицы. Я их видел тому лет девять, — тогда уже они очень были хороши» («Русск. Арх.» 1903 г., кн. I, стр. 455); по приезде их в Москву Вяземский писал Тургеневу: «И нашу старушку вскружила Фикельмонт. Все бегают за ней; в саду дамы и мужчины толпятся вокруг нее; Голицын [князь Д. В.] празднует. Впрочем, она в обращении очень мила»; позже, как видим из комментируемого письма Пушкина, поддался очарованию графини падкий до женской красоты и ума Вяземский; о высоких душевных и умственных качествах и очаровательной внешности ее дошло до нас несколько единодушных свидетельств современников. Слепой поэт И. И. Козлов, которого она утешала своим вниманием, воспел ее в русских, английских и итальянских стихах, в которых «образ прекрасной графини, никогда не виденной и лишь воображбемой им, сливается в мечтах поэта с образом Франчески да-Римини, также созданной лишь его мечтой» (Н. М. Данилов, «И. И. Козлов», С.-Пб. 1914, стр. 50 — 51), а кн. Вяземский в 1863 г. посвятил стихотворение («Notturno», на русском языке) ее единственной дочери, княгине Клари-и-Альдринген (Соч., т. XII, стр. 33 — 34). «Графиня Фикельмон выказывает мне нежность, чарующую мое сердце. Она умно говорит обо всем», — отмечает в своем дневнике [в 1837 г.| упомянутый И. И. Козлов («Стар. и Нов.», кн. XI, стр. 58; ср. «Русск. Арх.» 1886 г., кн. I, стр. 184); ее достоинствами был совершенно пленен А. И. Тургенев («Архив братьев Тургеневых», вып. VI, стр. 99 и др., 1832 — 1833 г.; «Остаф. Архив», т. III, стр. 214 и др., 1832 — 1836 гг., т. IV, стр. 26, 1838 г.); эти качества, в соединении с редкой красотой, которую сестра поэта, О. С. Павлищева, находила (1831 г.) не ниже красоты Н. Н. Пушкиной («Пушк. и его соврем.», вып. XV, стр. 84), — привлекали в ее салон, — «европейско-русский», по выражению кн. П. А. Вяземского, — многочисленное избранное общество Петербурга; бывал в нем и Пушкин (Соч. князя Вяземского, т. VII, стр. 226), так как там «имела верные отголоски вся животрепещущая жизнь европейская и русская, — политическая, литературная и общественная (там же, т. VIII, стр. 493); пользовался он и ее книгами (см. Б. Л. Модзалевский, «Библиотека А. С. Пушкина», стр. 330, № 1351), которыми снабжал поэта и ее муж (там же, стр. 247, № 976), — человек весьма образованный, сам писатель (его «Pensées et réfléxions morales et politiques» были изданы в Париже в 1859 г.) и большой поклонник гения Пушкина (Записки А. О. Смирновой, ч. I, стр. 224 — 225, 228; «Стар. и Нов.», кн. III, стр. 339 — 341; П. Е. Щеголев, «Дуэль и смерть Пушкина», С.-Пб. 1916 г.). Кн. Вяземский и А. И. Тургенев были наиболее частыми ее гостями и вели с нею переписку («Остаф. Арх.», т. III; «Русск. Арх.» 1899 г., кн. II, стр. 85). Для характеристики отношений кн. Вяземского к графине Фикельмон приведем выдержку из письма его к ее матери, Е. М. Хитрово, от 2 сентября 1830 г., в котором он просил заступиться за уволенного от службы цензора С. Н. Глинку (см. выше, в объяснениях к письму № 298): «Уже давно я собирался писать вам и посланнице [графине Фикельмон], но я стыдился взяться за перо, чтобы говорить лишь о себе да о вас, что́ значило бы опять говорить вам о себе, так как я стал бы выражать вам обеим чувства любви и преданности, которые я питаю к вам, во-первых, от склонности, во-вторых, из благодарности за всё то, что есть любезного и обязательного в ваших отношениях ко мне. Надеюсь, что вы не сомневаетесь в искренности этих чувств, и всё, что я могу сказать по этому поводу, будет лишь повторением истины, молчаливо признанной. Повергаю к ногам посланницы, —

Посланницы богов, посланницы Австрийской,

— (дальше стих — до следующей почты), — верноподданнические чувства моей признательности за доказательства ее памяти, которые доходят до меня здесь. Я польщен, даже более, — тронут, видя, что среди событиБ древнего и нового мира (слушайте, слушайте), которые поглощают все интересы и общее внимание, ее благосклонность переживает мое отсутствие»... Ч«Русск. Арх.» 1899 г., кн. II, стр. 85). В 1911 г. comte F. de Sonis издал в Париже «Lettres du comte et de la comtesse Fickelmont à la comtesse de Tiesenhausen» (8 , V+481 p.); письма эти обнимают пятнадцатилетие 1840 — 1855 г.г. и, по словам издателя, обнаруживают в графине Фикельмон не только политическую проницательность, но как бы ясновидение (см. об этом издании заметку П. И. Бартенева в «Русск. Арх.» 1911 г., № 9, на обложке). Личное знакомство Пушкина с графиней Фикельмон и ее мужем началось, как можно предполагать, или во второй половине января — начале марта 1829 г., — в период времени от приезда четы Фикельмонов в Петербург и до отъезда Пушкина в путешествие на Кавказ (знакомство состоялось, вернее всего, через Е. М. Хитрово), или в зиму 1829 — 1830 г., которую Пушкин проводил в Петербурге, шумно и рассеянно. К этой, вероятно, зиме относится и записка к нему графини Фикельмон, без даты, найденная нами некогда в Остафьевском архиве и опубликованная ныне Н. В. Измайловым в его заметке о гр. Фикельмон в сборнике Писем Пушкина к Е. М. Хитрово, на стр. 73 — 74; приводим ее здесь в переводе:

«Решено, что мы отправимся в нашу маскированную поездку завтра вечером. Мы соберемся в 9 часов у Матушки. Приезжайте туда с черным домино и с черной маской. Нам не потребуется ваш экипаж, но нужен будет ваш слуга, — потому что наших могут узнать. Мы рассчитываем на ваше остроумие, дорогой Пушкин, чтобы всё это оживить. Вы поужинаете затем у меня, и я ещэ раз вас поблагодарю. Д. Фикельмон. — Суббота. — Если вы хотите, Мама приготовит вам ваше домино». — На обороте: «Господину Пушкину».

Отношение графини Фикельмон к Пушкину видно еще из двухз«чудесных», по выражению П. И. Бартенева, писем графини к кн. П. А. Вяземскому, напечатанных впервые в «Русском Архиве» 1884 г. (кн. II, стр. 418 — 419); в одном из них, писанном 25 мая 1831 г., после свидания с только что женившимся Пушкиным, графиня говорит с проницательностью: «Пушкин к нам приехал, к нашей большой радости. Я нахожу, что он в этот раз еще любезнее. Мне кажется, что я в уме его отмечаю серьезный оттенок, который ему и подходящ. Жена его — прекрасное создание; но это меланхолическое и тихое выражение похоже на предчувствие несчастия. Физиономии мужа и жены не предсказывают ни спокойствия, ни тихой радости в будущем: у Пушкина видны все порывы страстей; у жены вся меланхолия отречения от себя. Впрочем, я видела эту красивую женщину всего только один раз». — В другом письме, от декабря того же 1831 года, графиня писала тому же Вяземскому про Н. Н. Пушкину: «Жена его хороша, хороша, хороша! Но страдальческое выражение ее чела заставляет меня трепетать за ее будущность». В словах этих П. И. Бартенев готов был видеть «бессознательную ревность», так как графиня, говорит он: «по примеру матери своей, высоко ценила и горячо любила гениального поэта и, как сообщал мне Нащокин, не в силах бывала устоять против чарующего влияния его. (Брат Пушкина говорил, что беседа его с женщинами едва ли не пленительнее его стихов)» («Русск. Арх.» 1911 г., № 9, 1-я обложка). Ссылаясь на Нащокина, Бартенев указывал здесь на один рассказ Пушкина, о котором намекал уже и раньше, говоря, что «Пушкин бывал очень близок с графинею Д. Ф. Фикельмон» («Русск. Арх.» 1901 г., № 8, 1-я обложка): этот рассказ опубликован был М. А. Цявловским, с обширным комментарием, в журнале «Голос Минувшего» 1922 г. (N 2, стр. 108 — 123), а затем — в сборнике, под его же редакциею,Е«Рассказов о Пушкине, записанных П. И. Бартеневым» (М. 1925, стр. 36 — 37 и 98 — 102), и заключается в том, как одна «блистательная, безукоризненная дама (сначала Нащокин не хотел назвать ее имени), наконец, поддалась обаяниям поэта и назначила ему свидание в своем доме», при чем свидание состоялось наедине и окончилось так поздно утром, что Пушкину уже с трудом удалось выбраться из дома, начавшего уже просыпаться... Подтверждение этого рассказа находится и в черновых записях собранных Анненковым материалов для биографии Пушкина (в Пушкинском Доме); Анненков, с чьих то слов (П. А. Плетнева?), отметил для памятиЙ«жаркую историю с женой Австрийского Посланника». Об этом эпизоде см. подробнее в цитированной книге М. А. Цявловского «Рассказы о Пушкине» и в заметке Н. В. Измайлова в сборнике Писем Пушкина к Е. М. Хитрово, Лгр. 1927, стр. 72 — 74. — Гр. Д. Ф. Фикельмон и ее муж до конца сохранили приязненное отношение к Пушкину: так, первая находилась в кругу сравнительно немногочисленных представительниц «большого света», бывших на отпевании Пушкина в Конюшенной церкви («Пушк. и его соврем.», вып. VI, стр. 68), а второй в теплых выражениях сообщил своему Правительству о дуэли и смерти Пушкина, — «отличного писателя и первого Русского поэта» («Старина и Новизна», т. III, 1900, стр. 339 — 341, и П. Е. Щеголев, «Дуэль и смерть Пушкина» —«Пушкин и его соврем.», вып. XXV — XXVII, стр. 206 — 207).

— О службе кн. Вяземского при Министре Финансов гр. Е. Ф. Канкрине см. выше, стр. 394, в объяснениях к письму № 316.

— Мечты Пушкина об основанииИ«собственного журнала», с целью «уничтожить журнальную монополию Булгарина-Греча, поднять литературную критику и открыть себе и своим литературным друзьям-единомышленникам независимый заработок», — восходят еще к 1825 году (см. выше, в письмах №№ 123, 167, 187, 197, 208 и 221). Он с радостию отзывался на возникновение «Московского Телеграфа», «Московского Вестника», «Литературной Газеты», — но все эти органы его мало или не вполне удовлетворяли, — и в 1831 г. он твердо задумывал основание политической и литературной газеты «Дневник»; этому предположению, однако, не суждено было осуществиться. См. статью Н. К. Пиксанова: «Несостоявшаяся газета Пушкина «Дневник» (1831 — 1832)» — «Пушк. и его соврем.», вып. V.

— Газета барона Дельвига в начале своего издания большого успеха, повидимому, не имела.п«В Литературной Газете, гостинной и приятной, забавен только Вяземский; Дельвиг ничего не делает», — писал 10 июля 1830 г. Погодин Шевыреву в Рим: «Стихов Пушкина меньше, нежели в Московском Вестнике, да две три примечательные статьи в прозе. Подписчиков у нее меньше нашего, едва 100. Редактор — Сомов... Полновесного ничего там нег» («Русск. Арх.» 1882 г., кн. III, стр. 152). Вяземский поддерживал «Литературную Газету» не только личным деятельным в ней участием, но и привлечением сотрудников. Так, 25 апреля 1830 г. он писал А. И. Тургеневу за-границу: «Пиши литературные письма для «Газеты» нашей и присылай ко мне; пиши хотя не письма, а так кидай на бумагу свои литературные впечатления и присылай ко мне, а мы здесь это сошьем. Надобно же оживлять «Газету», чтобы морить «Пчелу»-пиявку, чтобы поддержать хотя один честный журнал в России». («Остаф. Арх.», т. III, стр. 194).

— С Булгариным у Пушкина в это время отношения были крайне враждебные. Выведенный из себя, по словам Вяземского, тем, чтоГ«Видок-Булгарин бранил его в своих журналах на чем свет стоит» («Остаф. Арх.», т. III, стр. 192), Пушкин ответил ему небольшою и без подписи статьею в № 20 «Литературной Газеты» от 6 апреля (стр. 162) — в самый день Пасхи (по желанию Пушкина, хотевшего поднести Булгарину «красное яичко» — см. «Мои воспоминания», барона А. И. Дельвига, т. I, стр. 101 — 102; ср. выше, в объяснениях к письму № 318, стр. 398, — о вышедших тогда (1826 — 1829, в 4 томах, Записках начальника Парижской сыскной полиции François-Eugène Vidocq (род. 1775, ум. 1857); в статье этой, писал кн. Вяземский А. И. Тургеневу, под свежим впечатлением ее появления: «ты узнаешь Видока-Булгарина. Она написана Пушкиным в ответ на пакостную статейку Булгарина в «Северной Пчеле», где Пушкин (под видом французского писателя, а Булгарин — Гофмана французского) назван картежником, пьяницею, вольнодумцем пред чернью и подлецом пред сильными. И всё это потому, что Булгарин принял критику Дельвига на роман его за критику Пушкина и рассердился, что его называют поляком,70 а вероятно, еще более за то, что обвиняют его в напрасной клевете на «Самозванца», которого он представляет шпионом. Вот еще ответ Пушкина:

Не то беда, что ты поляк:
Костюшко — лях, Мицкевич — лях;
Пожалуй, будь себе татарин, —
И тут не вижу я стыда;
Будь жид, — и это не беда;
Беда, что ты — Фаддей Булгарин!

м«Остаф. Арх.», т. III, стр. 193. Ср. выше, в объяснениях к письму № 318). Статья Пушкина, в которой, конечно, все легко узнали Булгарина, — произвела чрезвычайный эффект. 8 мая 1830 г. актер В. А. Каратыгин писал П. А. Катенину про этот эпизод: «Он [Булгарин], узнав сочинителя не подписанной статьи в Пушкине, пустил первую ракету в Пчеле анекдотом о Гофмане [см. выше, стр. 398 — 401, в объяснениях к письму № 318], которому делал молодой автор упрек в этом роде.... Заметьте, что это были цветки; вслед за тем появилась критика на VII главу Онегина, в которой она разругана в пух. Пушкин не заставил себя дожидаться, — поместил в Литературной Газете анекдот об ВидокеЦ где списал портрет с Булгарина» («Библ. Зап.» 1861 г., ст. 600, и «Русск. Арх.» 1871 г., ст. 0243 — 0244, — с неверною датою года). В тот же день и бар. Дельвиг писал Пушкину: «Булгарин поглупел до того от Видока, что уехал ранее обыкновенного в деревню; но подл по прежнему. Он напечатал [в «Сыне Отечества» 1830 г., № 17, от 20 апреля] твою эпиграмму на Видока Фиглярина с своим именем не по глупости, как читатели думают, а дабы тебя замарать. Он представил ее Правительству, как пасквиль, и просил в удовлетворение свое позволения ее напечатать. Ему позволили, как мне объявил Цензор, похваля его благородный поступок, — разумеется, не зная, что эпиграмма писана не с его именем, и что он поставил оное только из боязни, чтобы читатели сами не нашли ее эпиграммою на него. Но желая, чтобы тебя считали пасквилянтом, человеком, делающим противозаконное, я подал в высшую Цензуру просьбу, чтобы позволили это стихотворение напечатать без ошибок, а тебя прошу оправдаться пред его величеством. — Государю, тебя ласкающему, приятно будет найти тебя правым. Вот как искательные подлецы часто могут марать добрых людей, беспечных по незнанию их мерзостей и уверенных в чистоте своих намерений и действий» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 148). Подробности о статье Пушкина и о дальнейшей полемике его и Булгарина см. в статье А. Г. Фомина: «Пушкин и журнальный триумвират 30-х годов». — Соч., ред. Венгерова, т. V, стр. 463 — 467. — Не один Булгарин нападал тогда на Пушкина. Погодин, сообщая Шевыреву, 23 марта 1830 г., что Пушкин в Москве, писал: «Как бы ты думал — его ругают наповал во всех почти журналах: в Северной Пчеле, Сыне Отечества, Телеграфе, Вестнике Европы.... Северная Пчела говорит даже, что он картежник, чванится вольнодумством перед чернью, а у знатных ползает, чтоб получить шитый кафтан, и проч. Мои отношения к нему прежние, т.-е. очень хорошие. Он зовеЧ тебя в Москву: «Что не летит этот к нам ворон, — здесь для него столько трупов» Мне очень жаль, что эти площадные брани его слишком трогают, как бывало тебя. О, irritabile genus! Он поет твои куплеты и отпаливается эпиграммами. Вот содержание одной: «У меня есть собрание насекомых, — вот Глинка божия коровка, вот Каченовский — злой паук, вот и Свиньин — Российский жук... Вот Раич — гадкая козявка.... Смотрите, они все под стеклами у меня торчат на острых эпиграммах. Каков последний стихЧ»(«Русск. Арх.» 1882 г., кн. III, стр. 161; ср. заметку Н. О. Лернера: «Имена литераторов в Собрании насекомых» — «Пушк. и его соврем.», вып. XVI, стр. 23 — 28). О другой статье о Видоке-Булгарине, которую хотел напечатать А. Ф. Воейков в ноябре 1830 г., — см. заметку Н. К. Замкова в «Пушк. и его соврем.», вып. XXIX — XXX, стр. 71 — 77. Ср. ниже, в объяснениях к письму № 377, стр. 476.

— О Раиче и об его журналеО«Галатея» см. выше, в объяснениях к № 312; в середине года Раич отдал свой журнал на содержание Петру Ивановичу Артемову («Русск. Арх.» 1882 г., кн. III, стр. 153; Б. Л. Модзалевский, «Автобиография С. Е. Раича», С.-Пб. 1913, стр. 28 — 29). Пушкин, несмотря на позднейшее отрицательное мнение о журнале Раича, в 1829 г. поместил в нем два стихотворения: «Цветок» (ч. I, № 2) и «В Альбом. (Е. Н. У.... вой)» (ч. I, № 5); к № 4-му были, кроме того, приложены ноты А. Н. Верстовского к стихотворению Пушкина: «Два Ворона».

— Говоря о князе Петре Ивановиче Шаликове, Пушкин имеет в виду егоД«Дамский Журнал», известный своею пошлою слащавостью; он выходил с 1823 по 1833 год, с 1829 года — еженедельно. Шаликов был большим почитателем Пушкина. В «презабавных», по выражению М. Н. Лонгинова, применениях к тогдашним (1830 г.) журналам стихов «Горя от ума», к «Галатее» были отнесены слова:

                                                                Прочь!
Поди ты к женщинам, лги им и их морочь!; а к «Дамскому Журналу» два стиха:

а) Всё тот же толк и те ж стихи в альбомах,

и

б) Певец зимой погоды летней....


(Сочинения М. Н. Лонгинова, т. I, М. 1915, стр. 60).

— Третье изданиеЮ«Бахчисарайского Фонтана», напечатанное «С дозволения Правительства», появилось в свет в Петербурге в первых числах апреля 1830 г. В нем была выпущена печатавшаяся при первом (1824) и втором (1827) изданиях статья кн. Вяземского «Вместо предисловия. Разговор между издателем и классиком с Выборгской стороны или с Васильевского острова». Набросок «Посвящения» Вяземскому, о коем говорит Пушкин, — см. в Майковском собрании автографов поэта («Пушк. и его соврем.», вып. IV, стр. 5).

— «Мой Цензор» — император Николай I.

— Солнцев, к которому возил Пушкин Наталью Николаевну Гончарову, — муж его родной тетки, Матвей Михайлович Сонцов (см. выше, в объяснениях к письмам №№ 143, 219 и 316). Кн. Вяземский рассказывает («Русск. Арх.» 1873 г., кн. III, ст. 1982 и Соч., т. VIII, стр. 159), что Сонцов, служивший под начальством кн. Н. Б. Юсупова (в Мастерской Оружейной Палаты), был представлен им к пожалованию в камергеры. Однако, «в Петербурге нашли, что по чину его достаточно ему и звания камер-юнкера. Но Солнцев, кроме того, что уже был в степенных летах, пользовался еще вдоль и поперек таким объемистым туловищем, что юношеское звание камеръ-юнкерства никак не подходило ни к лицу его, ни к росту. N. N. говорил, что он не только сановит, но и слоновит. Кн. Юсупов сделал новое представление на основании физических уважений, которое и было утверждено: Солнцев наконец пожалован ключом. Вся эта проделка не могла ускользнуть от летописца, подобного Неелову. Он записал в свой Московский Временник следующее четверостишие:

Чрез дядю, брата или друга
Иной по службе даст скачок,
Другого вывезет сестра или супруга,
Но он стал камергер чрез собственный пупок.

Письмо А. И. Тургенева к И. И. Дмитриеву о пожаловании Сонцова в камергеры (состоявшемся 29 марта 1828 г.) см. в «Русск. Арх.» 1867 г., ст. 667 и 668 — 669).

—Ч«Дядя В. Л.» — Василий Львович Пушкин, вскоре умерший (см. ниже, № 362 и стр. 458); на свадьбу Пушкина он стихов не подарил, но когда на его племянника-поэта посыпались обвинения и инсинуации по поводу напечатанного в «Литературной Газете» 1830 г. (№ 30, 26 мая) «Послания к К. Н. Б. Ю***» [Юсупову]- он старался утешить его довольно пространным посланием в стихах, советуя ему не обращать внимания на Полевого-историка. Булгарина-романтика и на «Парнасских пигмеев, нелепую их брань, придирки и затеи» и пользоваться своим счастием:

Благодаря судьбу, ты любишь и любим!
Венчанный розами ты грации рукою,
Вселенную забыл, к ней прилепясь душою!
Прелестный взор ее тебя животворит
И счастье прочное, и радости сулит:
Блаженствуй!.....  и  т. д.

(См. Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 162 — 163). Это послание было последним произведением В. Л. Пушкина (Соч. В. Л. Пушкина, под ред. В. И. Саитова. С.-Пб. 1893, стр. 156).

Об Е. А. Карамзиной см. выше, в объяснениях к № 315, стр. 392.

— Жуковский в это время был (уже не первый год) преподавателем и наставником у 12-летнего наследника престола великого князя Александра Николаевича (род. 1818 г.) и был совершенно поглощен своею деятельностьN на этом поприще.

331. С. Л., Н. О. и О. С. Пушкиным (стр. 88). Впервые напечатано М. А. Цявловским въ«Голосе Минувшего» 1920 — 1921 г., стр. 120 — 121, и в сборнике «Писем Пушкина и к Пушкину» под ред. М. А. Цявловского, М. 1925, стр. 13 — 14, — по копии П. И. Бартенева, снятой им с подлинника, находившегося в альбоме Александры Ивановны Васильчиковой, рожденной Архаровой (род. 1795, ум. 1855); последняя получила письмо от матери поэта, Н. О. Пушкиной, которая была в дружеских отношениях с матерью Васильчиковой — Екатериной Александровной Архаровою, рожд. Римской-Корсаковою (ум. 1836; по словам Бартенева, Пушкин, узнав, что это письмо попало в чужие руки, предлагал А. И. Васильчиковой «несколько своих автографов, лишь бы она ему отдала это письмо, но она не согласилась». Где теперь находится подлинник письма — нам неизвестно.

Перевод:м«Дорогие родители, я получил еще два ваших письма. Не могу отвечать вам ничего кроме того, что вы уже знаете, что всё улажено, что я — счастливейший из людей, что я люблю вас всей душой. — Его величество оказал мне милость и выразил мне свое благосклонное удовлетворение по поводу брака, в который я собираюсь вступить. Он дозволил мне напечатать мою трагедию так, как мне хотелось. Скажите об этом брату, с тем, чтобы он пересказал о том Плетневу, который, кстати сказать, меня забывает, так же, как и Дельвиг. — Я передал письмо ваше м-ль Гончаровой; полагаю, что она сегодня будет вам отвечать. Дядюшка мой Матвей Михайлович посетил ее третьего дня; он и тетушка приняли живейшее участие в моем счастии (я совсем ошеломлен тем, что могу употреблять такое выражение). Вот уже несколько дней, что я не видал дядюшку Василия Львовича. Знаю, что ему теперь лучше. — Благодарю тебя, дорогая Ольга, за твою дружбу и за твои приветствия. Я видал твое письмо к Натали, которая смеялась, читая его, и целует тебя. — Целую вас также, дорогие родители. На-днях, быть может, съезжу в Калугу к дедушке Натали. Мне очень хотелось бы, чтобы свадьба совершилась еще до наступающего поста. Еще раз — прощайте. 3 Мая».

— Это — единственное известное доныне письмо Пушкина к родителям: до сих пор было опубликовано лишь черновое письмо поэта к отцу и матери — от первой половины апреля 1830 г. (см. выше, № 323): родители поэта не сумели сберечь письма к себе сына.

— О дозволении со стороны Николая I на вступление в брак с Гончаровой поэт узнал из письма Бенкендорфа от 28 апреля 1830 г. (см. Переписку, Акад. изд., т. II, стр. 140 — 141), писанного в ответ на письмо Пушкина от 16 апреля (см. выше, № 324). В тех же письмах речь шла и о позволении напечатать «Бориса Годунова».

— О Матвее Михайловиче Сонцове, женатом на Е. Л. Пушкиной, см. выше, стр. 195, 394 и 423.

— О болезни и смерти В. Л. Пушкина (20 августа) см. ниже, письмо № 363 и стр. 458.

— О поездке Пушкина в Полотняный Завод к А. Н. Гончарову см. ниже, письмо № 339 и прим., стр. 436.

— Пост Петровский в 1830 году начинался 1 июня; но свадьба Пушкина, как известно, была отложена сначала по случаю материальных затруднений, а потом из-за разразившейся холеры и смерти В. Л. Пушкина (см. ниже, письмо № 363) и состоялась лишь 18-го февраля 1831 г.

332. А. Н. Гончарову (стр. 88). Впервые напечатано в «Русском Архиве» 1881 г., кн. II, стр. 500; подлинник был в Музее Калужской Ученой Архивной Комиссии; черновое — в Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 146 (упом. — в «Русск. Стар.», 1884 г., т. XLIV, стр. 353); подлинник его в рукописи б. Румянцовского Музея № 2362, л. 32.

— Аханасий Николаевич Гончаров (род. около 1760, ум. после 1834 г.), внук основателя Полотняного завода в Медынском уезде (Калужской губ.), Калужского купца, пожалованного «за размножение и заведение парусных и полотняных фабрик» чином коллежского асессора, Афанасия Абрамовича Гончарова, и дед невесты Пушкина Натальи Николаевны, — отец ее отца, душевно-больного Николая Афанасьевича Гончарова. — Афанасий Николаевич, как единственный сын у отца, явился наследником большей части Гончаровских богатств, которые он сумел расточить с редким искусством. «Кажется», говорит историк Полотняного Завода А. В. Средин: «что в его личности сосредоточивались, как в фокусе, все недостатки русского барства Екатерининской эпохи. Широко гостеприимный, нерасчетливый, не могший никому отказать в просьбе, «милостивый», как его называет народ, — влюбленный в блеск и роскошь, он постоянно окружен гостями, ведет жизнь шумную и праздную; по своему мировоззрению, будучи от природы недальнего ума, он является типичным выразителем правила «après nous le déluge» [«после нас хоть потоп»]. За сорок семь лет управления громадным наследством, ему доставшимся, он сумел оставить после себя около полутора миллиона долгу. Жизнь его проходит среди шума и блеска на Полотняных Заводах, а зимою — в Москве. Женат он был на Надежде Платоновне Мусиной-Пушкиной (ум. 1835). Характера она была «твердого и держала в руках своего ветреного, расточительного супруга. Пока она не покинула мужа, в десятых годах прошлого (XIX) столетия, — всё в имении дышало порядком; хотя деньги щедро лились, но огромных доходов с излишком хватало на жизнь. Насущною заботой Афанасия Николаевича, при его ненасытимой жажде роскоши, было, прежде всего, «благолепие». Дом украсили богатые люстры фарфоровые и венецианского стекла, великолепные столы marquetterie».. Гончаров радел также и о церквах; желая увековечить память о посещении Полотняного Завода Екатериною II, он приобрел заказанную князем Потемкиным в Берлине скульптору Мейеру колоссальную бронзовую статую императрицы, великолепной чеканки [см. о ней ниже, в письме № 341 и др.]. Безрассчетная, безумная роскошь привела к тому, что уже в начале XIX века состояние Гончарова пошатнулось; постепенно назревавший разлад с женой, а затем и разрыв с нею побудили А. Н. Гончарова передать управление имениями своему единственному сыну Николаю Афанасьевичу, после чего, в 1808 г., он уехал заграницу, где пробыл ровно четыре года, при чем вернулся в Полотняный Завод уже тогда, когда Москва была занята французами [Полотняный Завод упоминается в «Войне и Мире» — см. т. IV, ч. III, гл. 4]; затем он снова поселился в заводе, отстранил сына от управления и взял его снова в свои руки. «Ни тяжелый год, ни перенесенная тяжелая болезнь, ни годы, проведенные за границей, не оказали влияния на его характер, и жизнь на Полотняных Заводах пошла так же широко и беспечно, как раньше, а Афанасий Николаевич еще как будто старался наверстать своим безрассудством степенно прожитые годы». Таков был старик Гончаров, которого Пушкину пришлось называть, по невесте, а потом по жене, «дедушкой» и который при первом же знакомстве во время посещения поэтом Полотняного Завода «воспользовался удобным случаем опутать его своими просьбами. Сколько еще беспокойств и огорчений», — прибавляет А. В. Средин: «суждено было испытать поэту от семьи Гончаровых до свадьбы, да и после нее!» А. Н. Гончаров под конец жизни совершенно разорился. По предписанию Московского Губернского Правления от 1 ноября 1832 г. Московская Дворянская Опека учредила в ведении своем опекунство «над повредившимся в уме» надв. сов. Н. А. Гончаровым и над имением его, состоящим в уездах: Нижегородском — 846, Рязанском и Зарайском — 520, Можайском — 102, Медынском, при Полотняной и Бумажной фабриках — 1203 и в с. Товаркове — 779, а всего 3450 душ крестьян, при чем опекунство было поручено старшему внуку, Дмитрию Николаевичу Гончарову (А. В. Средин, «Полотняный Завод» — «Старые Годы» 1910 г., июль — сентябрь; см. также письмо В. П. Безобразова к Я. К. Гроту о Полотняном Заводе в «Трудах Я. К. Грота», т. III, С.-Пб. 1901, «Пушкин», стр. 129 — 133).

— О помолвке Пушкина и Н. Н. Гончаровой, по обычаю того времени, был извещен весь круг знакомых жениха и невесты особыми билетами; у Павла Воиновича Нащокина сохранялся такой билет, им полученный, с таким текстом: «Николай Афанасьевич и Наталья Ивановна Гончаровы имеют честь объявить о помолвке дочери своей Натальи Николаевны с Александром Сергеевичем Пушкиным, сего мая 6 дня 1830 года» («Девятнадцатый Век», кн. I, стр. 383). Свои переживания последнего времени перед принятием родителями Н. Н. Гончаровой предложения, момент получения согласия, благословение родителей и обстановку его Пушкин с поразительной яркостью нарисовал в известном отрывке помеченном им 12 — 13 мая 1830 г. и как будто переведенном с французского), начинающемся словами: «Участь моя решена. Я женюсь»...

333. П. А. Плетневу (стр. 89). Впервые напечатано вс«Русском Архиве» 1869 г., ст. 2068 (отрывок) и в Сочинениях и переписке П. А. Плетнева, изд. Я. К. Грота, т. III, С.-Пб. 1885, стр. 351 — 352 (полностию); подлинник на желтоватой почтовой бумаге большого формата, без вод. зн., — в Пушкинском Доме Академии Наук.

— О разрешении напечатать «Бориса Годунова» Пушкин узнал из приведенного выше, в объяснениях к письму № 324 (стр. 414), письма к нему Бенкендорфа от 28 апреля, которое он мог получить в Москве 1 — 2 мая; этим определяется и приблизительная дата письма Пушкина к Плетневу. Погодин отметил о полученном дозволении государя в дневнике своем под 9-м мая («Пушк. и его соврем.», вып. XXIII — XXIV, стр. 106).

— Еще в конце 1828 и начале 1829 гг. Пушкин начал думать о напечатании «Годунова», к которому намерен был написать предисловие и примечания, но потом передумал, решив, что это лишний труд, так как критика всё равно не поймет и не оценит его мыслей о драматической поэзии. Перед отъездом своим на Кавказ (вероятно, — в марте 1829 г.) Пушкин передал рукопись трагедии Жуковскому, — с тем, чтобы тот, как выразился Плетнев, «пересмотрев еще поправленное сочинение, принял на себя труд заготовить чистый экземпляр, в каком виде полагает лучше издать его». 20 июля рукопись была представлена Плетневым в III Отделение; 10 октября о ней было доложено государю, который не дал своего согласия на напечатание, о чем Бенкендорф сообщил поэту лишь 21 января 1830 г., потребовав перемены некоторых мест, «слишком тривиальных». Пушкин, отстаивая свободу своего творчества, в письме к Бенкендорфу от 16 апреля 1830 г. (см. выше, № 324), добился, наконец, разрешения издать «Годунова», под его собственною ответственностью, в том виде, как он сам признает нужным. Тогда-то он и поручил Плетневу, своему постоянному коммиссионеру в делах издательских, взять на себя хлопоты по напечатанию книги. Официальная переписка властей по этому поводу обнародована в издании «Дела III Отделения об А. С. Пушкине», С.-Пб. 1906, стр. 117, и след., и в сборнике «Пушк. и его современники», вып. XXIX — XXX, стр. 67 — 68. Книга поступила в продажу 22 — 23 декабря 1830 г. (Н. Синявский и М. Цявловский, «Пушкин в печати», М. 1914, стр. 95 — 96).

— Ф. Ф. — Максим Яковлевич фон-Фок (род. 1 апреля 1777, ум. 27 августа 1831), Управляющий III Отделением Собственной е. в. Канцелярии, правая рука и фактотум Бенкендорфа; кроме управления собственно делопроизводством Канцелярии, он вел еще широкую агентурную разведку при помощи довольно обширного штата агентов и шпионов, под бдительным надзором которых состоял у него и Пушкин. Фон-Фок был душою, главным деятелем и важнейшею пружиною всего сложного полицейского аппарата, во главе которого стоял Бенкендорф, как шеф жандармов; он сосредоточивал в своих опытных руках все нити жандармского сыска и тайной агентуры. Его деятельность в этом отношении была поразительно обширна, — он отдавался ей, повидимому, с любовью, даже со страстью. Человек умный, хорошо образованный и воспитанный (бывший военный), он своими сведениями и кипучею деятельностию как бы дополнял Бенкендорфа, человека мало образованного, вялого и ленивого. Пушкину неоднократно приходилось обращаться к Фон-Фоку и лично, и письменно, как к «alter ego» Бенкендорфа. Детски-незлобивый, всепрощающий поэт относился к нему доверчиво и добродушно и однажды даже обратился к нему с частным письмом (до нас не дошедшим) по поводу предположенного им издания политической газеты, программу которой он сообщил тогда же и Бенкендорфу (при письме от 27 мая 1831 г., из Царского Села). Фон-Фок, в изысканных выражениях благодаря Пушкина, письмом от 8 июня, за доверие, оказанное обращением к нему, отклонил, однако, всякое участие в этом деле, при чем писал поэту: «Желая вам самых блестящих успехов в вашем предприятии, я, конечно, один из первых буду радоваться таковому и поздравлять публику, что человек вашего отличного таланта будет способствовать сколь к ее удовольствию, столь и к просвещению» («Русск. Арх.» 1881 г., кн. I, стр. 440; Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 246 — 247). Когда же Фок умер, поэт записал о нем в Дневнике своем следующее: «На днях скончался в Петербурге фон-Фок, начальник III Отделения Государевой Канцелярии (тайной полиции), человек добрый, честный и твердый. Смерть его есть бедствие общественное. Государь сказал: «J’ai perdu Fock; je ne puis que le pleurer et me plaindre de n’avoir pas pu l’aimer». Вопрос: кто будет на его месте? — важнее другого вопроса: что сделаем с Польшей». Этими словами он ярко и верно очертил то значение, какое фон-Фок имел в тогдашней Русской общественной жизни, а в частности и в его собственной. О его важной роли в жизни поднадзорного Пушкина в 1826 — 1830 гг. и об отношении к поэту, — в общем крайне неблагожелательном, — дают ближайшее и яркое представление документы секретного «Фоковского» архива, опубликованные нами в статье «Пушкин в донесениях агентов тайного надзора» («Былое» 1918 г., № 1, стр. 5 — 59, а затем в отдельной книжке «Пушкин под тайным надзором», изд. 3-е, Лгр. 1925); о самом же фон-Фоке см. в книге М. К. Лемке: «Николаевские жандармы и литература 1826 — 1855 гг.», С.-Пб. 1908, стр. 19 — 27; литографированный портрет его — в Пушкинском Доме. — Отвечая на вопрос Пушкина, Плетнев писал ему 21 мая: «Письменного дозволения брать от Ф. Ф. не считаю нужным, потому что он же подпишет рукопись для печатания» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 154).

— «Борис Годунов» был издан без предисловия, в котором Пушкин намеревался-было изложить свои взгляды по теории драмы, — как это видно из черновых набросков его писем к Н. Н. Раевскому (см. выше, письма № 162, 237 и 289). Отвечая на прямой вопрос Пушкина, Плетнев писал ему 21 мая: «Важность предисловия должна гармонировать с самою трагедиею, что можно сделать только ясным и верным взглядом на истинную поэзию драмы вообще, а не предикою из темы о блудном сыне Булгарине; следственно (по моему разумению) не стоит тебе якшаться с ним в этом месте: в другом бы — для чего не поучить, как советует русская пословица: не спускать и в алтаре; но ведь есть другая противная пословица, что с ним и Бог не волен. Лучше ты отделай путём романтиков немцев за то, что они не поняли ни испанцев романтиков, ни Шекспира. О классиках-французах, кажется, также тебе непристойно проповедывать с кафедры, когда уж об этом можно много начитаться даже в Северной Пчеле. Хотелось бы мне, чтобы ты ввернул в трактат о Шекспире любимые мои две идеи: 1) Спрашивается, зачем перед публикой позволять действующим лицам говорить непристойности? Отвечается: эти лица и не подозревают о публике; они решительно одни, как любовник с любовницей, как муж с женою, как Меркутио с Бенволио (нецеремонные друзья). Пракситель, обделывая формы статуи, заботится об истине всех частей ее (вот его коран!), а не о тех, кто будет прогуливаться мимо выставленной его статуи. 2) Для чего в одном произведении помещать прозу, полустихи (т.-е. стихи без рифм) и нбстоящие стихи (по понятию простонародному)? По тому, что в трагедии есть лица, над которыми все мы смеялись бы, если бы кто вздумал подозревать, что они способны к поэтическому чувству; а из круга людей, достойных поэзии, иные-бывают на степени поэзии драматической, иные же, а иногда и те же, на степени поэзии лирической: там дипломатическая музыка, а здесь военная» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 154). Плетневу же Пушкин писал 9 сентября 1830 г. из Болдина, что «написал элегическое маленькое предисловие» и спрашивал, не прислать ли его, напоминая Плетневу про его обещание написать предисловие к «Годунову» — «дельное, длинное» (см. ниже, письма № 369 и 373).

— Пушкин хотел·«раздавить» Булгарина, между прочим, напечатанием в «Литературной Газете» своей эпиграммы на него «Не то беда, что ты поляк»: она была помещена самим Булгариным в издававшемся им и Гречем «Сыне Отечества» (1830 г., № 17, стр. 303), но с переменою в последнем стихе слов «Видок Фиглярин» на «Фаддей Булгарин». Однако, цензура не разрешила поместить эпиграмму в «Литературной Газете»; брат поэта, Лев Пушкин, через Жуковского, пытался добиться разрешения, но тоже тщетно (см. письмо Дельвига к Пушкину от 8 мая 1830 (выше, стр. 422 ) и письмо Л. С. Пушкина Жуковскому от 3 мая 1830 г. — «Русск. Стар.» 1903 г., № 8, стр. 454 — 455).

— ОтзывЦ«Северной Пчелы» об VII главе «Евгения Онегина» — ругательная рецензия Булгарина в №№ 35 и 39 этой газеты (см. выше, в объяснениях к № 318, стр. 399). Не удовольствовавшись этою статьею, Булгарин в № 40-м «Северной Пчелы» поместил особую заметку о цене «Евгения Онегина», в которой, не сказав прямо, что он сто́ит дорого, подчеркнул высокую цену еще не законченной первой части романа. В отделе «Смесь» читаем: «В известии о новой книге: Евгений Онегин, глава VII (см. Сев. Пчелу № 35 и 39) мы, противу обыкновения, не выставили цены сего сочинения. Спешим поправить ошибку. VII глава Онегина стоит 5 рублей. За пересылку прилагается 80 к. Все поныне вышедшие семь глав, составляющие, в малую 12 долю, 15 печатных листов, стоят без пересылки 35 рублей. Первая часть сего Романа в стихах еще не вышла в свет, а потому и невозможно определить цены целого сочинения. Продается в книжных магазинах А. Ф. Смирдина, у Синего моста, в доме г-жи Гавриловой, и в доме Лютеранской Петропавловской Церкви».

— «Презабавные материалы для романа: Фаддей Выжигин» Пушкин получил от полковника Владимира Николаевича Спечинского, который, «в бытность свою в Остзейских провинциях, был свидетелем всех пакостей Булгарина, тогда еще ничтожного негодяя, и, услыхав его имя у Нащокина, рассказал его историю. Нащокин после просил Спечинского повторить свой рассказ в присутствии Пушкина. У Нащокина обо всем этом написана коротенькая статейка» («Рассказы о Пушкине, записанные П. И. Бартеневым», ред. М. А. Цявловского, М. 1925, стр. 35). Рассказ (или статейка) Нащокина о Спечинском и его повести о Булгарине, в виде письма к С. Д. Полторацкому, опубликован в «Русском Архиве» 1884 г., кн. III, стр. 352 — 353; здесь Нащокин пишет: «В то время, когда Булгарин надоедал Пушкину своими критическими замечаниями в разных журналах, тогда весьма незначущее, повидимому, обстоятельство породило статью «Косичкина», у меня были гости, — князь Д. Дадиан и полковник Спечинский. Разговор был о Пушкине. Спечинский упомянул о Булгарине, которого он очень хорошо знал, но не в том виде, как мы и все его знают. Знал он его в Ревеле разжалованным в солдаты и по знанию грамоте находившегося не во фронте, а в канцелярии, где он не столько писал, сколько пил или, как говорится, предавался запою. В этом виде он выходил на бульвар, где с опухлой, безобразной рожей протягивал гуляющим руку, прося милостыни, хотя неодинаково с прочими, но в вычурных литературных оборотах и часто в стихах, как то: «кто бедным милости творит» и проч. и проч. Иногда по три, по четыре недели и более запои Булгаринские прекращались, и в это время он искал хорошего знакомства или поддерживал прежние свои связи. В это-то время он часто посещал человека Гришку, бывшего в должности камердинера у полковника Спечинского, что барину весьма не нравилось, и он говорил, чтобы Гришка бросил с ним водиться, а то что-нибудь и когда-нибудь Булгарин ему да напакостит, что и случилось. В одно прекрасное утро друг Фаддея Венедиктовича явился к барину — и бух ему прямо в ноги. Булгарин, дескать, украл у меня шинель, которая уже находилась у целовальника в кабаке. — Говорил я тебе! Вот тебе и Булгарин, и если вперед узнаю, что ты ведешь с ним знакомство... Тут последовали обыкновенные угрозы в подобных случаях. Это же самое рассказывал Спечинский и в присутствии Пушкина, который помирал со смеху, смеясь своим звонким смехом, потому что я не преминул доставить Пушкину оказию выслушать этот рассказ лично из уст самого г-на Спечинского. В эту-то минуту возродилась мысль помянуть о украденной шинели в оглавлении того романа, о издании которого г-н Косичкин извещал публику» (указ. изд., стр. 352 — 353).

Программа романа «Настоящий Выжигин» вошла в напечатанную в сентябре 1831 г., в № 15 «Телескопа», известную полемическую статью Пушкина «Несколько слов о мизинце Г. Булгарина и о прочем» (за подписью «Ф. Косичкин»): в этой программе были убийственные для Булгарина намеки, которые современный читатель легко разгадывал:

«Настоящий Выжигин.

Историко-нравственно-сатирический роман XIX века.

Содержание.

Глава 1. Рождение Выжигина в кудлашкиной конуре. Воспитание ради Христа. Глава II. Первый пасквиль Выжигина. Гарнизон. Глава III. Драка в кабаке. Ваше Благородие! Дайте опохмелиться! Глава IV. Дружба с Евсеем. Фризовая шинель. Кража. Бегство. Глава V. Ubi bene ibi patria. Глава VI. Московский пожар. Выжигин грабит Москву. Глава VII. Выжигин перебегает. Глава VIII. Выжигин без куска хлеба. Выжигин ябедник. Выжигин торгаш. Глава IX. Выжигин игрок. Выжигин и отставный квартальный. Глава X. Встреча Выжигина с Высухиным. Глава XI. Веселая компания. Курьезный куплет и письмо-аноним к знатной особе. Глава XII. Танга. Выжигин попадается в дураки. Глава XIII. Свадьба Вижигина. Бедный племянничек! Ай да дядюшка! Глава XIV. Господин и Госпожа Выжигины покупают на трудовые денежки деревню и с благодарностью объявляют о том почтенной публике. Глава XV. Семейственные неприятности. Выжигин ищет утешения в беседе муз и пишет пасквили и доносы. Глава XVI. Видок или маску долой! Глава XVII. Выжигин раскаивается и делается порядочным человеком. Глава XVIII и последняя. Мышь в сыре».

— О статье Пушкина о Видоке-Булгарине см. выше, в объяснениях к письму № 330, стр. 421. Е. М. Хитрово, узнав о готовящейся статье Пушкина о Видоке, очень боялась, что появление ее может повредить Пушкину, и обращалась к кн. Вяземскому, прося его посодействовать тому, чтобы статья или вовсе не была напечатана, или была бы задержана до совещания с Жуковским (П. Бартенев, «Пушкин», вып. II, стр. 43). На статью о Видоке Булгарин ответил пасквилем «Второе письмо из Карлова на Каменный Остров» («Сев. Пчела» 1830 г., № 94, 7-го августа).

— Пушкин получил письмо Плетнева от 29 апреля 1830 г., в котором тот, поздравляя друга с помолвкою, писал: «Теперь смотрю на тебя с спокойствием, потому что ты ступил на дорогу, по которой никто ни смеет вести тебя, кроме рассудка твоего и совести: а на них-то я всегда и надеялся в тебе более всего. За одно не могу на тебя не сердиться: ты во вред себе слишком был скрытным. Если давно у тебя это дело было обдумано, ты давно должен был и сказать мне о нем, — не потому что бы я лаком был до чужих секретов, но потому, чтобы я заранее принял меры улучшить денежные дела твои». Затем Плетнев, переходя к вопросу об этих делах, писал Пушкину. «Вот, что я могу обещать тебе: в продолжение четырех лет (начиная с 1 мая 1830 года) каждый месяц ты будешь получать от меня постоянного дохода по шести сот рублей, хотя бы в эти четыре года ты ни стишка не напечатал нового: будешь кормиться всё старыми крохами. Я знаю, что такая сумма слишком мала по сравнению с товаром, который лежит на руках моих; но повторяю: в поспешности не мог я ничего сделать более, а пуще всего решила меня на то боязнь контрфакции и разные плутни торгашей, которых хоть я и не видел до сих пор, но не мог не бояться, судя по тому, что книжечки то наши такие крошки, каких не трудно наделать всякому хозяину типографии в день до нескольких сотен. Теперь, по крайней мере, ничего у нас на руках не будет: если мы и обогатим своим товаром Смирдина, литературе же лучше: он будет предприимчивее, а мы собственно не в накладе: потерпят для него одни библиоманы. Этот сбыт всех напечатанных уже экземпляров 7 глав Онегина, 2 томов Стихотворений, Полтавы, Цыганов и Фонтана не мешает тебе увеличивать ежегодно свой доход печатанием или новых глав Онегина, или новых томов Стихотворений, или чего-нибудь другого по усмотрению твоему: не касайся только четыре года до того, что до сих пор напечатано (за исключением Руслана и Пленника, о коих сам ты сделал условия). Поскорей ответь, согласен ли ты на это мое распоряжение?» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 141 — 142).

— Об А. Ф. Смирдине, книгопродавце и издателе, см. выше, в объяснениях к письму N 268, стр. 277. Отвечая на просьбу Пушкина, Плетнев сообщал ему 21 мая:р«Смирдин упорен был, я не выторговал — ни месяца» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 154). Позднее Смирдин платил Пушкину по червонцу за стих («Литер. Приб. к Русскому Инвалиду» 1834 г., стр. 555).

— Поручение Плетнева состояло в том, чтобы Пушкин поцеловал ручку своей «невесте-прелести» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 142); в письме от 21 мая он просил Пушкина:

Отдай поклон моей знакомке новой.
Так сладостно рифмующей с Кановой.

(Там же, стр. 155).

— Плетнев был женат на Степаниде Александровне Раевской (не из славного рода Раевских, друзей Пушкина); вскоре, в середине мая, у них родилась дочь Ольга, которая умерла в 1853 г., будучи женою А. Б. Лакиера. Сама С. А. Плетнева скончалась 21 апреля 1839 г., 44 лет от роду, и П. А. Плетнев впоследствии женился вторично — на княжне Александре Васильевне Щетининой (род. 1826, ум. 1901).

— О том, что «Царь с ним очень мил», Пушкин узнал из письма своей поклонницы Е. М. Хитрово, которая писала ему (по-французски): «Я уверена (так как мне известны мысли государя на ваш счет), что если вы только пожелаете какое-либо место при нем, — вам дадут его. Этим, может быть, и не следовало бы пренебрегать, ибо это в конце концов доставит вам независимость со стороны материальной и со стороны правительственной. Государь так хорошо расположен [к вам], что вам никого не нужно»... (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 152 — 153).

334. А. Х. Бенкендорфу (стр. 90). Впервые напечатано Б. Л. Модзалевским по найденному им оригиналу в журналеЕ«Былое» 1918 г., № 1, стр. 56, а затем вошло в его книжку «Пушкин под тайным надзором», изд. 1922 и 1925 гг.; подлинник — в Пушкинском Доме Академии Наук.

Перевод: «Генерал! Попечению Вашего Превосходительства обязан я новою милостью, которою его величество только что меня облагодетельствовал: благоволите принять выражение моей глубокой признательности. Никогда в сердце своем не забывал я благосклонности — смею сказать, — совершенно отеческой, которую оказывал мне его величество; никогда не истолковывал я в дурную сторону и тот интерес, который вам всегда угодно было проявлять ко мне; моя просьба была высказана единственно для того, чтобы успокоить мать, находившуюся в тревоге и еще более взволнованную клеветою. —Благоволите принять, генерал, дань моего высокого уважения. Ваш нижайший и покорнейший слуга Александр Пушкин. — 7 Мая, 1830 г. Москва».

— Настоящее письмо Пушкина является ответом на приведенное нами выше (стр. 414), в извлечениях, письмо Бенкендорфа к Пушкину от 28 апреля, в котором он, успокаивая Пушкина, писал, что государь с удовольствием услышал о намерении его жениться и поручил ему сообщить, что он, Пушкин, находится не под гневом, а под отеческим попечением его величества, и что он доверен Бенкендорфу не как шефу жандармов, но как человеку, которому император оказывает свое доверие, и лишь для того, чтобы наблюдать за ним и руководить его своими советами. В конце письма Бенкендорф писал, что уполномочивает Пушкина показывать настоящее его письмо всем тем, кому он сочтет нужным, — чтобы тем рассеивать неблагоприятные о нем слухи, будто он находится в дурных отношениях с Правительством. Получив это письмо, Пушкин и написал Бенкендорфу 7 мая благодарственный ответ; придя в Петербург, письмо не застало здесь Бенкендорфа, попало в руки фон-Фока и было переслано им, при письме от 18 мая, шефу, а затем осталось на 87 лет лежать «под спудом» при бумагах архива, не будучи включено в «дело» III Отделения о Пушкине. Вот что́ писал Фок из Петербурга, 18 мая 1830 года, Бенкендорфу, который за несколько дней перед тем выехал из города для сопровождения Николая I в одну из его поездок: «J’annexe à ma missive un chiffon de lettre de notre fameux Pouschkin. Ces lignes le caractérisent parfaitement dans toute sa légéreté, dans toute son étourderie insouciante. Malheureusement, c’est un homme ne songeant à rien, mais pret à tout. C’est l’impulsion momentanée qui le fait agir». Перевод: «Присоединяю к моему посланию письмецо нашего пресловутого Пушкина. Эти строки великолепно его характеризуют во всем его легкомыслии, во всей беззаботной ветренности. К несчастию, это человек, не думающий ни о чем, но готовый на всё. Лишь минутное настроение руководит им в его действиях» (Б. Л. Модзалевский, «Пушкин под тайным надзором», стр. 96 — 97). Недвусмысленно-неблагожелательный отзыв фон-Фока о Пушкине следует сопоставить с приведенными выше (стр. 427) льстивыми словами его в письме к Пушкину от 8 июня 1831 г. по поводу плана издания поэтом Газеты.

— Мать — т.-е. мать невесты, Наталию Ивановну Гончарову.

Сноски

66 См. его черновик выше, под № 323.

67 См. выше, письмо к А. X. Бенкендорфу от 16 апреля, № 324.

68 Ср. там же.

69 См. выше, в объяснениях к письму № 316, стр. 394.

70 в одной позднейшей (августовской) полемической заметкеН«Литературной Газеты» было указано на это недоразумение, при чем в примечании сказано: «А. С. Пушкину предлагали написать критику Исторического романа Г. Булгарина. Он отказался, говоря: чтобы критиковать книгу, надобно ее прочесть, а я на свои силы не надеюсь» (№ 45, от 9 августа, стр. 72).