Модзалевский. Примечания - Пушкин. Письма, 1831-1833. Часть 11.

416. А. Н. Гончарову. 25 апреля [1831 г.] (стр. 19–20). Впервые, без даты напечатано А. В. Срединым в его статьеп«Полотняный Завод» в ж. «Старые Годы» 1910 г., июль – сентябрь, стр. 104, по подлиннику, найденному в семейном архиве Гончаровых; затем напечатано им же вторично, с ошибочной датой: «25 октября», в «Известиях Калужской Ученой Архивной Комиссии», вып. XXI, 1911 г., стр. 40–41, в статье его: «Пушкин и Полотняный Завод». Подлинник ныне составляет собственность Центрального Литературного Музея в Москве; письмо писано на двух листах почтовой бумаги большого формата, с водяными знаками: А. Г. 1830. Этим письмом Пушкин отвечает на письмо «дедушки» от 9 апреля 1831 г. (см. выше стр. 240). К этому письму Пушкина относятся вызванные этим письмом следующие документы, приведенные А. В. Срединым по подлинникам семейного архива Гончаровых (они составлены, вероятно, при участии посланного Пушкиным поверенного): а) составленный «дедушкой» проект заемного письма, с замечаниями на него какого-то юриста: «1831 года Маия... дня. Мы нижеподписавшиеся надворный советник и кавалер Афанасий Николаев сын Гончаров и из дворян 10-го класса Наталья Николаева Пушкина заключили сие условие: 1-е. Я Афанасий Гончаров занял у нее НатальБ Пушкиной денег государственными ассигнациями 000 рублей, в чем и дал ей от крепостных дел заемное письмо, писанное и совершенное сего Маия дня в Медынском Уездном Суде сроком и т. д. 2-е. А я Пушкина, получа означенную доверенность во управление мое его, Гончарова, имение, обязываюсь вышеизъясненное письмо при жизни его, Гончарова, ко взысканию никуда не представлять и никому не передавать, разве в таком токмо случяе должна я представить, ежели какое государственное место вызывать будет его, Гончарова, кредиторов и т. д. 3-е. Естьли означенной Гончаров, который дед мой родной, кончит жизнь его (чего боже сохрани) прежде заплаты мне по описанному заемному письму денег, то я должна сие условие сохранить свято и ненарушимо с сыном его, а моим отцом, коллежским ассессором Николаем Афанас. Гончаровым, которой есть единственный после его наследник. – Вот тут преткновение, ибо он наследник, без него ничего, – ни вступает во владение, ни уничтожается опека, потому что дети его, при жизни его, не могут вступить во владение, чего я прежде не догадался». Всё приведенное, с самого начала до последних слов, перечеркнуто и в низу приписано: «Стало один конец – дать ей заемное письмо. А от ней подать в Суд просьбу, что она при выдаче ее в замужество получила полное награждение от Вас и уже из имения Вашего от наследников никакой части требовать не должна, а остается довольною Вашим награждением, а условие останется в двух только пунктах» («Известия Калужской Ученой Архивной Комиссии», 1. с., стр. 41–42); б) реверс, данный Н. Н. Пушкиной «дедушке»: «1831 года маия... дня я нижеподписавшаяся из дворян 10-го класса Наталья Николаева Пушкина дала сей реверс надворному советнику Афанасию Николаевичу Гончарову в том, что по заемному письму, данному мне им сего 1831 годЦ мая ...дня в занятых им у меня деньгах... руб. сроком на один год, обязуюсь я, Наталья Пушкина, не токмо по истечении сего срока, но даже до конца жизни его, Гончарова, в помянутой сумме денег, а также на оную процентов нисколько не взыскиватьФ равно обязуюсь при жизни его, г. Гончарова, сие заемное письмо никому не передавать; в противном же сему случае волен он, г. Гончаров, просить о поступлении со мною по законам и денег нисколько не... (неразб.). По кончине г. Гончарова, вольна я, Пушкина, сим обязательством его, г. Гончарова, расположить так, как сама заблагорассужН» («Старые Годы» 1910 г., июль – сентябрь, стр. 114, примеч. 50, и «Известия Калужской Ученой Архивной Коммиссии», 1. с., стр. 42). О самом А. Н. Гончарове см. упоминания в письмах № 423, 429, 431, 455, 471, 481 и в примечаниях к ним.

–Ч«Прочие внуки» – старшие сестры Н. Н. Пушкиной, девицы Екатерина и Александра Николаевны Гончаровы, о которых «дедушка» писал Пушкину 9 апреля: «Милостивый Государь Александр Сергеевич! Сейчас получа письмо ваше, спешу вам на то моим ответом. Как я сказал, что нижегородское имение отдаю трем моим внукам, Катерине, Александре и Наталье, так и ныне подтверждаю тоже. – Паче ваш поверенной может иметь способ совершить сию крепость – с большим моим удовольствием соглашаюсь на то, прося вас покорнейше дать случай мне (чем скорей, тем лучше) видеться с ним и устроить сие дело к окончанию. – Проезд его ко мне и возвращение есть мое дело следовательно, сие и озабочивать его не должно» (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 234). Екатерина Николаевна впоследствии вышла замуж за барона Дантеса-Геккерена (убийцу Пушкина), а Александра – за барона Фризенгофа.

417. Е. М. Хитрово. 8 мая [1831 г.] (стр. 20). Впервые напечатано в изданном Пушкинским Домом Академии Наук сборникеФ«Письма Пушкина к Е. М. Хитрово», Лгр. 1927, стр. 20; подлинник хранится в ИРЛИ (Пушкинском Доме) Академии Наук СССР; письмо на листе почтовой бумаги большого формата, без водяных знаков, с неотчетливым овальным тисненым клеймом в верхнем левом углу; на обороте рукою Е. М. Хитрово помета: «Poushkin».

Перевод:Ч«Вот «Странник», которого Вы просили у меня. В этой немного манерной болтовне чувствуется истинный талант. Самое замечательное то, что автору уже 35 лет, а между тем это его первое произведение. Роман Загоскина еще не вышел. Он был вынужден переделать несколько глав, где говорилось о поляках 1812 г. Поляки 1831 года причиняют гораздо более хлопот, и их роман еще не кончен. Здесь передается известие о сражении, яко бы происшедшем около 20 апреля. Это должно быть ложно, – по крайней мере в отношении числа. – Мое путешествие отложено на несколько дней из-за дел, не имеющих ко мне отношения. Надеюсь справиться с ними к концу месяца. – Мой брат ветрогон и лентяй. Вы слишком добры, слишком любезны, принимая в нем участие. Я ему уже написал «дядюшкино» письмо, в котором намылил ему голову, сам не зная хорошенько, за что. В настоящее время он должен быть в Грузии. Я не знаю, следует ли мне переслать ему Ваше письмо; я предпочел бы сохранить его у себя. – Без прощания, как и без установленных фраз. 8 мая».

–Ч«Странник» – роман Александра Фомича Вельтмана (род. 8 июня 1800– ум. 11 января 1870), печатавшийся, отрывками, в «Московском Телеграфе», а затем вышедший в Москве в трех частях в 1831, 1832 и 1833 годах (в 1840 г. в Москве же вышли одно за другим два издания, в трех частях каждое, в размере 12° и 32°). Уроженец Петербурга, Вельтман учился в Москве – в школе пастора Плеско, в Университетском благородном пансионе, в частном пансионе братьев Терлиновых и, наконец, в известном заведении для колонновожатых Н. Н. Муравьева, где и завершил свое образование в 1817 году, после чего, служа в Генеральном Штабе в 1818 г., командирован был для топографических съемок в Бессарабию и провел в ней около трех лет, живя по временам в Кишиневе, где и познакомился с Пушкиным по приезде его на жительство в этот город в сентябре 1820 г. «Встречая Пушкина в обществе и у товарищей, – пишет Вельтман в своих Воспоминаниях, – я никак не умел с ним сблизиться: для других в обществе он мог казаться ровен, но для меня он казался недоступен. Я даже удалялся от него, – и сколько я могу понять теперь тайное, безотчетное для меня чувство, я боялся, чтобы кто-нибудь из товарищей не сказал ему при мне: «Пушкин, вот и он пописывает у нас стишки» (Л. Майков, «Пушкин», C.-Пб. 1899, стр. 121). Потом они познакомились, встречались и у Вельтмана и в разных домах, – между прочим, у И. П. Липранди, который в своих Воспоминаниях так определяет фигуру этого даровитого молодого человека: Вельтман, по его словам, «не принимал живого участия ни в игре в карты, ни в кутеже и не был страстным охотником до танцовальных вечеров; но он – один из немногих, который мог доставлять пищу уму и любознательности Пушкина, а потому беседы с ним были иного рода. Он безусловно не ахал каждому произнесенному стиху Пушкина, мог и делал свои замечания, входил с ним в разбор, и это не ненравилось Александру Сергеевичу, несмотря на неограниченное его самолюбие» («Русск. Арх.» 1866 г., ст. 1251). Когда, в 1822 г., Вельтман покинул Кишинев, он не скоро снова свиделся с Пушкиным: продолжая служить в Генеральном Штабе, он в 1828–1829 гг. принимал участие в Турецкой войне в качестве старшего адъютанта при Главной Квартире, а затем – начальника Исторического Отделения штаба армии, но в 1831 г., выйдя в отставку, по болезни (с чином подполковника), он поселился в Москве и здесь встретился с Пушкиным, вскоре после его женитьбы: поэт посетил Вельтмана и сказал ему, что, «непременно будет писать о «Страннике». «В последующие свидания он всегда напоминал мне об этом намерении, – рассказывает Вельтман: – Обстоятельства заставили его забыть об этом; но я дорого ценю это намерение. – «Пора нам перестать говорить друг другу вы», сказал он мне, когда я просил его в собрании показать жену свою. И я в первый раз сказал ему: «Пушкин, ты – поэт, а жена твоя – воплощенная поэзия!» Это не была фраза обдуманная: этими словами невольно только высказалось сознание умственной и земной красоты» (Л. Майков, 1. с., стр. 131–132). О дальнейших сношениях Пушкина с Вельтманом нам ничего не известно, кроме упоминаний о нем в письмах поэта к Нащокину от 1 июня 1831 г. (№ 423) и 2 декабря 1832 г. (№ 515), да в письмах Нащокина к поэту от 30 сентября 1831 и 10 января 1833 гг. (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 331, и т. III, стр. 1); кроме того в библиотеке Пушкина сохранились следующие сочинения Вельтмана, поднесенные им поэту: 1) «Начертание древней истории Бессарабии. С присовокуплением исторических выписок и карты, сочиненное Генерального Штаба Штабс-Капитаном Вельтманом», М. 1828, с надписью: «Александру Сергеевичу Пушкину от Сочинителя в знак глубочайшего уважения и в знак памяти»; 2) «Странник. Сочинение А. Вельтмана. Часть третия», М. 1832, с надписью: «Александру Сергеевичу Пушкину Вельтман»; 3) «Беглец. Повесть в стихах. Соч. А. Вельтмана», М. 1831, с надписью: «Александру Сергеевичу Пушкину от уважающего и преданного»; 4) «Муромские леса. Повесть в стихах, сочинение Александра Вельтмана», М. 1831, с надписью: «Первому Поэту России от Сочинителя»; 5) «Песнь ополчению Игоря Святославича, Князя Новгород Северского. Переведено с древнего русского языка XII столетия Александром Вельтманом», М. 1833, с надписью: «Александру Сергеевичу Пушкину Вельтман»; эту книгу Вельтман послал поэту при письме из Москвы от 4 февраля 1833 г. (см. Акад. изд. Переписки, т. III, стр. 3, и ниже, в примечаниях к письму № 513); перевод Вельтмана вызвал ряд замечаний Пушкина, изложенных на полях книги и на отдельном листке; 6) «О Господине Новгороде Великом. (Письмо). С приложением вида Новгорода в 12-м столетии и плана окрестностей. А. В.», М. 1834, без надписания (см. Б. Л. Модзалевский, «Библиотека А. С. Пушкина», С.-Пб. 1910, стр. 19–22, со снимком с листка, на котором Пушкин записал несколько своих замечаний на перевод Вельтманом «Песни ополчению Игоря Святославича»). Наконец, результатом знакомства Вельтмана с Пушкиным остались его в высокой степени ценные Воспоминания о поэте, изложенные в статье «Воспоминания о Бессарабии», полностью опубликованные Л. Н. Майковым (см. его книгу «Пушкин», С.-Пб. 1899, стр. 92–136), а частично напечатанные еще самим Вельтманом в № 3 «Современника» за 1837 г. (стр. 226–249), да стихотворение Вельтмана «Пегас (А. С. Пушкину)», помещенное на стр. VII – VIII упомянутой выше повести в стихах «Беглец». – Что касается романа «Странник» (собственно только первой его части), посланного Пушкиным Е. М. Хитрово, и сопровождавших его слов, то, говоря, что он – первое произведение 35-летнего автора, Пушкин был не совсем точен: как мы видели выше, Вельтман был годом моложе поэта, а в литературе. выступил в 1828 г. с книгою об «Истории Бессарабии», затем печатал стихи в «Московском Телеграфе» 1829 и 1831 гг. и в том же 1831 году, но позже, напечатал две «повести в стихах»: «Муромские леса» и «Беглец»; но в роли повествователя-прозаика Вельтман выступил в «Страннике», действительно, впервые. «Книга эта (первая часть ее вышла весною

1831 года, и о ней только идет речь у Пушкина), – говорит Н. В. Измайлов, – написана в своеобразной манере:⁵⁷ в видеЦ«путешествия по географической карте», где путешествие служит автору лишь предлогом для лирических отступлений и для высказываний на всевозможные темы и рамкой для самых причудливых стилистических и композиционных узоров; сюжетом своим автор «играет», нисколько этого не скрывая, иногда забывает его намеренно и обращает повествование в ряд отрывков, ничем, кроме авторской личности и авторских намерений, не связанных. Такая форма, хотя и довольно известная по западным и русским образцам, в особенности по романам Стерна, вызвавшим и в России множество подражаний (на что указывали рецензенты книги Вельтмана), вместе с тем была и нова – в силу особенностей дарования, ума и темперамента автора; пленял его неподдельный легкий юмор, с налетом сентиментальности, его уменье развертывать, не утомляя читателей (по крайней мере в первой части книги) неожиданные, откровенно показанные приемы повествования, с переходами от спокойного рассказа к лирике, к разговору с самим собою и с читателем, от прозы к стиху, от серьезного, почти этнографического описания к юмористическим заметкам вроде наводнения в Испании от пролитого на карту стакана воды... Рамкою, избранною автором для первой части книги, служит поездка по Бессарабии, с подробным описанием отдельных ее мест и в особенности Кишинева. Уже это одно должно было привлечь сочувственное вниманиШ Пушкина... Мелькающие описания знакомых мест, знакомые имена и лица, образы и нравы кишиневских жителей, – всё это будило в поэте старые воспоминания. Оригинальные приемы повествования Вельтмана, хотя и чуждые духЫ и приемам Пушкинской прозы, интересовали его, как свежее явление среди скудной пока русской прозаической литературы. По всему этому поэт, всегда сочувственно относившийся ко всему новому и молодому в словесности, не мог не отметить роман Вельтмана и увидал в этой – по его краткому, но чрезвычайно меткому определению, «немного манерной болтовне» – признание истинного таланта» («Письма Пушкина к Е. М. Хитрово», Лгр. 1927, стр. 106–107).⁵⁸ Но отзывы критики о романе Вельтмана были разноречивы. С одной стороны, рецензентЦ«Московского Телеграфа» «превозносил книгу, как одно из самых замечательных литературных явлений современности, свежее, яркое, вполне оригинальное, проникнутое воображением и поэзией, и особенно высоко ставил драматическую поэму «Искандер», вставленную в роман». Между тем журнал Надеждина «Телескоп» «отнесся к нему сдержанно-отрицательно, отмечая многочисленные его недочеты и неудачные приемы»; наконец «Литературная Газета» Сомова напечатала (в № 30, от 26 мая, совпавшем с моментом переезда Пушкина из Петербурга в Царское Село) «совершенно уничтожающую рецензию: в ней указывалось на несамостоятельность Вельтмана, на его подражание Стерну и другим авторам, надуманность и натяжки его шуток и каламбуров, посредственность и ненужность вставных стихов, пустоту всего замысла. Попутно «Газета» полемизировала и с «Московским Телеграфом», упрекая его в дружеском пристрастии, в невежественности и в непонимании стихосложения – и, таким образом, через голову Вельтмана сводились счеты со старым противником – Полевым. Рецензия вызвала недовольство Пушкина, который 1 июня, уже из Царского Села, писал в Москву П. В. Нащокину – для передачи самому автору «Странника»: «Я сейчас увидел в Литер. Газ. разбор Вельтмана очень неблагосклонный и несправедливый. Чтоб не подумал он, что я тут как нибудь вмешался. Дело в том, что и я виноват: поленился исполнить обещанное, не написал сам разбора но и некогда было...» (см. ниже, письмо № 423). Подробнее о Вельтмане и о его литературной деятельности см. в биобиблиографических трудах Г. Н. Геннади и С. А. Венгерова («Словарь», т. V. и «Источники Словаря», т. I), небольшую заметку А. Ф. Кони в сб. «Sertum Bibliologicum в честь А. И. Малеина», Пб. 1922, стр. 194–196, и его же воспоминание о Вельтмане в 1-й части III тома «На жизненном пути» (Ревель – Берлин, 1922), стр. 244–250, и вышеуказанные (стр. 257, примеч.) статьи Т. Роболина и Б. Бухштаба.

– Роман Загоскина –у«Рославлев»; он вышел в свет в начале июня 1831 г. («Литер. Газета» 1831 г., № 22, 16 апреля, стр. 182; «Северная Пчела», № 123, 4 июня, и «Литер. Газета», № 33, 10 июня, стр. 272); выхода его читающая публика ожидала с нетерпением, так как еще находилась под впечатлением первого романа Загоскина – «Юрий Милославский», вызвавшего общие восторги, о коих см. в письме Пушкина к Загоскину от 11 января 1830 г. (выше, т. II, № 309) и в примечаниях к нему (стр. 364–366). «Рославлев» посвящен был эпохе Отечественной войны, которую многие современники Пушкина, как и он сам, еще живо помнили. «Е. М. Хитрово роман должен был интересовать особо, как изображение событий, прославивших ее отца, фельдмаршала Кутузова-Смоленского. Кроме того и современные события – Польское восстание, корни которого были заложены, отчасти, в эпоху Наполеоновских войн, – должны были вызывать к роману особый интерес. Биограф Загоскина, С. Т. Аксаков, сохранил данные о том, насколько ожидался роман, «слух о котором прошел по всей России», и насколько уверены были в его успехе, – данные книгопродавческие, коммерческого и читательского характера, то есть наиболее объективные и убедительные: 4800 экземпляров романа были оплочены еще до его выхода в свет издателем, типографщиком Степановым, с помощью московских книгопродавцев заплатившим автору огромную по тому времени сумму в 40 000 руб. (Сочинения С. Т. Аксакова, т. III, С.-Пб. 1886, стр. 277–279; «Пушкин и его соврем.», вып. XXXI – XXXII, стр. 112–113). Естественно, что Пушкин, живя в Москве и встречаясь с Загоскиным, должен был много слышать о «Рославлеве» и о ходе работ автора над ним. Об этой-то авторской работе он и сообщает Е. М. Хитрово. Однако же, слухи о «переплавке» глав, где речь идет о «поляках 1812 года», были, видимо, неточны или касались неизвестных для нас перипетий цензурной истории романа. В романе, каким он был напечатан, о поляках говорится лишь в двух главах (часть III, глава 6, и часть IV, глава 5): в одной изображается польский генерал из свиты

Наполеона, в момент переезда императора из Кремля через горящую Москву в Петровский замок; этот поляк – лицо бледное и эпизодическое, не характеризующее отношения автора к полякам вообще. В другой – расскаµ офицера о приключениях при переезде через Польшу, когда он догонял свой полк зимою 1813 г. Он попадает сначала к одному поляку-помещику, который, вместо гостеприимства, издевается над ним и коварно его обманывает и дразнит, потом к другому, где, после комического недоразумения, вполне традиционного в литературе (мнимый разбойничий притон, подслушанный разговор якобы в плане убийства путешественника, на самом деле оказывающийся разговором об убитом медведе), находит самое радушное гостеприимство. Впечатление от двух последних эпизодов получается двойственное, но, во всяком случае, оба они имеют в романе побочное значение. Поляки не интересовали Загоскина – интересовался же ими Пушкин, всецело поглощенный событиями на берегах Вислы. – Несмотря на большие ожидания, роман не имел успеха ни в журналистике, ни в публике, и вызвал скорее разочарование в таланте Загоскина. – Пушкин, получив книгу от самого Загоскина через посредство О. М. Сомова около 20 июня, когда жил в Царском Селе (см. письмо Сомова Загоскину от 15 июня 1831 г., – «Русск. Стар.» 1902 г., сентябрь, стр. 620), тотчас же прочитал роман и, не высказываясь сначала по существу, 3 июля спрашивал П. А. Вяземского: «Очень желаю знать, каким образом ты бранишь его [то есть «Рославлева»]», уверенный, что его друг будет недоволен романом (Переписка, т. II, стр. 267), – и не ошибся, как видно по отзыву Вяземского, купившего право «по совести бранить» роман «потом лица и скукою внимания» (там же, стр. 311) и считавшего что в «Рославлеве нет истины ни в одной мысли, ни в одном чувстве, ни в одном положении», с чем Пушкин и согласился, говоря, однако, что к отзыву Вяземского можно бы «прибавить еще три строчки: что положения, хотя и натянутые, занимательны; что разговоры, хотя и ложные, живы, и что всё можно прочесть с удовольствием»: он, как видно, не отнесся к роману серьезно, и ему было «смешно читать рецензии наших журналов: кто начинает с Гомера, кто с Моисея, а кто с Вальтер Скотта» (намек на статьи «Московского Телеграфа» и «Телескопа»; там же, стр. 318). – Пушкин не отозвался на «Рославлева» никакой журнальной статьей – зато начал писать ответ на него в повествовательной форме, часть которого напечатал в «Современнике» 1836 г., как «Отрывок из неизданных записок дамы (с французского)», и который позднее печатался под названием «Рославлев» (Н. В. Измайлов – сб. «Письма Пушкина к Е. М. Хитрово», Лгр. 1927, стр. 107–109).

– Весь март и часть апреля дела на Польском театре войны шли неопределенно, – происходили в разных местах сравнительно небольшие стычки польских и русских войск, кончавшиеся частною удачею то одной, тВ другой стороны, но не приводившие ни к каким решительным результатам. «Весь март месяц, вплоть до 10 апреля, не было получено из Польши никаких удовлетворительных известий», – записал в Дневнике своем П. Г Дивов. – «Мало того, генерал Гейсмар самым глупейшим образом допустил напасть на себя врасплох 25-тысячному отряду поляков и потерял несколько орудий» («Русск. Стар.» 1899 г., № 12, стр. 524). Сообщения о событиях на театре военных действий были опубликованы в «Северной Пчеле» от 3, 9, 13, 16, 18, 23, 27 апреля; в последнем содержались известия от середины апреля – об успешных действиях генерала Ридигера против польских отрядов под начальством Дворницкого в Волынской губ. Затем в № 98, уже от 5 мая, были переданы известия из армии от второй половины апреля – о деле 14 апреля при Минске и о сильной рекогносцировке 22 апреля. Пушкин, как и большинство его современников, всё это время ждал решительных боев.

– «Мое путешествие» – то есть переселение с женою из Москвы в Петербург и Царское Село; задержалось оно из-за дел «дедушки», о котором см. выше, стр. 253–254.

– Об осложнениях с переводом Льва Сергеевича Пушкина в войска армии, действовавшей в Польше, см. выше, стр. 222–224. Письмо Е. М. Хитрово к Л. С. Пушкину до нас не дошло.М«Дядюшкино письмо» (une lettre d'oncle) брата-поэта к нему же, о котором говорит Пушкин, – от 6 апреля 1831 г. (см. его выше, № 413). О взаимных отношениях Пушкина и его брата см. выше, стр. 161 интересное свидетельство кн. П. А. Вяземского, в примечаниях к письму № 397. К началу 1830-х годов снисходительное отношение поэта к брату, уже вышедшему из лет первой молодости, но продолжавшему быть баловнем матери, отца и сестры, сменилось некоторой суровостью, что и дало ему повод свое письмо к нему от 6 апреля назвать «дядюшкиным письмом». – О времени прибытия Льва Пушкина в Грузию поэт, повидимому, заблуждался, – см. выше, стр. 242 в объяснениях к письму № 413.

418. Е. М. Хитрово. [Вторая половина мая 1831 г.] (стр. 20–21). Впервые напечатано в изданном Пушкинским Домом Академии Наук сб.Ќ«Письма Пушкина к Е. М. Хитрово», Лгр. 1927, стр. 21; подлинник – в ИРЛИ (Пушкинском Доме) Академии Наук СССР; письмо на листе почтовой бумаги большого формата, с водяными знаками: А. Г. 1830; сложено конвертом: на обороте адрес, показывающий, что оно послано было не по почте. Датировке письмо поддается лишь приблизительной. По содержанию письма и его адресу видно, что оно писано в Петербурге, а не послано из другого города. В Петербург же Пушкин, покинувший Москву в середине мая, приехал, повидимому, 18 мая: 11 мая Погодин уведомлял Шевырева, что Пушкин едет в Петербург («Русск. Арх.» 1882 г., кн. III, стр. 185); 17 мая Пушкины сюда еще не приезжали (см. в письмах О. С. Павлищевой к Н. И. Павлищеву – «Пушкин и его соврем.», вып. XV, стр. 64); в числе же приехавших в «столичный город С.-Петербург» 18 мая Ч«С.-Петерб. Ведом.» 1831 г., № 117, прибавление, стр. 1136) значится некий «из Москвы, отставной 7-го класса Пушкин», который, очень вероятно, есть именно А. С. Пушкин: поэт, как известно, был «отставной 10-го класса», а такая неточность полицейского сообщения вполне допустима (ср. в статье Ф. А. Витберга: «К вопросу о времени знакомства Гоголя с Пушкиным и А. О. Россет» – «Русск. Стар.» 1897 г., № 6, стр. 612–613). Как бы то ни было, известно, что около 25 мая Пушкин с женою уже переехал в Царское Село. Кроме того Е. М. Хитрово в письме к кн. Вяземскому от 21 мая 1831 г., упомянув о том, что она «была очень счастлива свидеться с нашим общим другом» (то есть с Пушкиным), пишет далее: «Нет, я не могу восхищаться «Наложницею» [Боратынского] и я в том покаялась Пушкину. Впрочем, я прочла ее в два часа утра и с головой, наполненной Эсмеральдой – милейшей, прелестнейшей и очаровательнейшей изо всех цыганок – этим созданием Виктора Гюго и украшением «Notre-Dame de Paris ...» (Сочинения кн. П. П. Вяземского, С.-Пб. 1893, стр. 531; «Русск. Арх.» 1884 г., кн. II, стр. 418). Именно экземпляра, принадлежавшего Е. М. Хитрово, и ждал, очевидно, Пушкин, желая поскорее прочесть «Notre-Dame». А если Е. М. Хитрово прочла роман к 21 мая (или несколько раньше), то в эти дни читал его и Пушкин, торопясь окончить чтение перед отъездом своим в Царское Село. Принимая во внимание эти данные, а также время выхода в свет трех упоминаемых Пушкиным французских романов, которые были новинкою в Петербурге именно в мае 1831 г., нужно отнести письмо № 418 ко второй половине мая 1831 года.

Перевод:Ч«Вот Ваши книги, умоляю Вас прислать мне второй том Rouge et Noir. Я от него в восторге. Plock et Plick жалок, это куча бессмысленной чепухи, лишенной даже оригинальности. Можно-ли уже достать Notre Dame? До свидания. А. Пушкин». – На обороте: «Госпоже Хитровой».

– Rouge et Noir – романФ«Le Rouge et le Noir. Chronique de 1830» («Красное и Черное. Хроника 1830 года»), сочинение известного французского критика и романиста Стендаля (Stendhal – псевдоним Анри Бейля, Henri Beyle; род. 1783, – ум. 1842); он появился в свет в Париже в ноябре 1830 г., в двухтомном издании, приобретенном потом и Пушкиным, – вероятно, для жены, так как на экземпляре его, сохранившемся в библиотеке поэта, надпись о принадлежности его последнему сделана рукою Н. Н. Пушкиной (см. Б. Л. Модзалевский, «Библиотека А. С. Пушкина», С.-Пб. 1910, стр. 342–343); в письме к Е. М. Хитрово от конца мая – начала июня Пушкин выразился об этом романе Стендаля по прочтении его 2-го тома несколько строже и сдержаннее: «Rouge et noir хороший роман, несмотря на фальшивую риторику, встречающуюся в некоторых местах, и на несколько замечаний дурного вкуса» (см. ниже, в письме № 421). По поводу этих отзывов Пушкина о «Le Rouge et le Noir» Б. В. Томашевский в статье своей «Французская литература в письмах Пушкина к Е. М. Хитрово» пишет о столь понравившемся поэту сочинении Стендаля следующее: «Роман был встречен современниками не как чисто художественное произведение, а как политический и социальный памфлет. Так «Figaro», объявляя о предстоящем выходе романа и отмечая странность заголовка (в самом деле, термины рулетки, поставленные в заголовке, не имеют прямой связи с сюжетом) и парадоксальность изложения, заявил: «Человек со странностями, г-н де Стендаль не запутал своей мысли мишурой салонов и смеет говорить правду. Этот роман – зеркало; тем хуже для уродов» (6 ноября 1830 г.) «La Quotidienne» в ожидании романа пишет: «Автор умеет иногда говорить довольно жесткие истины всем партиям. Увидим, сохранит ли он смелость остаться вне партий и в этом романе (1 ноября). «Le Globe» называл «Le Rouge et le Noir» «политическим романом» (номер от 23 февраля 1831 г.). – В романе искали в первую очередь отзыва на современность. Психологическая манера автора скорее отталкивала критиков и казалась помехой в осуществлении основной – сатирической – цели. Критик «Revue de Paris» писал: «Эта хроника – не что иное, как форменный донос против человеческой души, некий анатомический театр, в котором автор рассекает ее по кусочкам, чтобы яснее показать нравственную проказу, которою, по его мнению, она заражена». Отмечая преувеличения автора на этом пути, критик продолжает: «Сатира на современные нравы, которую автор намеревался сочетать с сатирой на человека вообще, показалась нам чрезмерно страстной, и быть может в своем стремлении к большей выпуклости и живости изображения автор дал нам карикатуру». Признавая фабулу романа увлекательной, критик сопровождает эту невольную похвалу резкими оговорками: «На каждом шагу хочется спорить с автором то за фальшивое чувство, то за странную и мучительную ситуацию, то за небрежность в ведении событий и в характерах» (28 ноября 1830 г.). – Эти отзывы показывают, как мало современники Стендаля ценили в его романе художественную сторону, ограничивая свое внимание почти исключительно сатирическими моментами. «Le Rouge et le Noir» был прежде всего «Хроникой 1830 года» – произведением, тесно связанным с современностью, с нравами до-июльского французского общества. Вот почему небезынтересна характеристика, данная этому роману историком, видящим в нем типичнейшее произведение начала Июльской монархии: «Протест против «социального факта» начался и более не кончится. «Le Rouge et le Noir» Стендаля, дающий наиболее сильный и тонкий анализ, представляет собою вкратце историю сыновей века. Провозглашенное равенство дало им почувствовать карьеру, равную их безграничным притязаниям к их достоинствам, которые по их мнению обеспечивали им высокое будущее. Но перед ними встают препятствия, выдвигаемые со стороны обладателей власти и денег. Чтобы преодолеть их, требуется одна только сила: энергия страстная, грубая и лукавая, неразборчивая в средствах, готовая итти на преступление. Жюльен Сорель – безвестный ученик Наполеона, остановленный, как и он, случайностью. Но их легион; он родоначальник всех честолюбцев Бальзака, которые так же, открыто или тайно, идут на завоевание общества; он – старший брат, только более тонкий и выдающийся, Робер-Макера. Начиная с «Le Rouge et le Noir», романисты приписывают себе эту роль, которою завладел Бальзак, эту «функцию» врача, социального физиолога, роль, близкую к роли «пророка», которую приписывают себе поэты с тех пор, как всё стало так «серьезно» в литературе» (Ernest Lavisse, «Histoire de France Contemporaine», t. V, 1921). – Эта проповедническая струя в романе Стендаля не ускользнула от Пушкина, но именно она вызвала упреки. «Фальшивая декламация», «наблюдения дурного вкуса» очевидно и есть тот элемент социальной сатиры, проповеди и памфлета, который наличествует в романе и который остро ощущался современниками, но гораздо менее заметен для нас, удаленных от актуальной обстановки 1830 г. – Конкретизируя мнение Пушкина, мы должны прежде всего остановиться на таких местах «фальшивой декламации», как речи Альтамиры или размышления Жюльена Сореля в тюрьме. Эта декламация против социальной обстановки казалась Пушкину нарушающей стройность романа, «фальшивой». Под «замечаниями дурного вкуса» следует, вероятно, разуметь замечания «от автора», рассыпанные по всему роману. Таковы, например, следующие места: «На деле эти умные люди оказывают там в (провинции) самый тягостный «деспотизм»; по причине этого некрасивого слова пребывание в маленьких городах невыносимо для всякого, кто жил в этой великой республике, именующейся Парижем. Тирания мнения – и какого мнения! – так же бессмысленна во французских городах, как и в Соединенных Штатах Америки» (гл. I). Или следующее замечание в скобках: «Здесь автор хотел поместить страницу многоточий. Это будет иметь плохой вид, сказал издатель, а для такого легкого произведения плохой вид – смерть. – Политика, сказал автор, это камень, привязанный на шею литературе, который менее, чем через полгода утопит ее. Политика среди тем, созданных воображением, – это выстрел во время концерта. Этот шум раздирает уши, не являя никакой силы. Он не согласуется ни с одним инструментом. Эта политика смертельно обидит одну половину читателей и усыпит от скуки другую, которой та же политика покажется совсем иной в утренней газете. – Если ваши персонажи не будут говорить о политике, возразил издатель, то они не будут французами 1830 года, и таким образом ваша книга, вопреки вашим притязаниям, не будет зеркалом...» (гл. LII). Такие заявления «от автора», всегда внезапные и без подготовки нарушающие объективное повествование романа, казались Пушкину, вероятно, назойливыми» («Письма Пушкина к Е. М. Хитрово», стр. 217–220). С отзывом Пушкина о романе Стендаля интересно сопоставить замечание о нем кн. П. А. Вяземского, который в письме к Пушкину от 24 августа 1831 г. (Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 311) писал: «Читал ли ты le noir et le rouge? Замечательное творение». А. Н. Вульф, читавший роман по второму изданию, упоминает его в своем Дневнике под датами 21 и 23 августа 1832 г. и замечает: «Давно не читал я столь занимательного романа, как этот – Стендаля» (Л. Майков, «Пушкин», стр. 184, ср. А. Н. Вульф, «Дневники», под ред. П. Е. Щеголева, М. 1929, стр. 345. – Ред.]

– Plock et Plick – роман «Plick et Plock. Scènes maritimes» (Paris; вышел в январе 1831 г.) – первое сочинение известного впоследствии французского писателя-романиста, тогда еще молодого Евгения Сю (Éugène Sue; род. 1804– ум. 1857), автора знаменитых «Mystères de Paris», «Juif errant» и многих других произведений, из которых, однако, в составе библиотеки Пушкина до нас не дошло ни одного. Об этом произведении молодого дебютанта, вызвавшем столь резко-отрицательный отзыв Пушкина, Б. В. Томашевский в названной статье своей пишет: «„Морские сцены“ представляют собою две повести («El Gitano» и «Kernock le pirate»), наполненные ужасами обычного репертуара: здесь и убийства, и богохульства, и детально описываемая казнь, и т. д. Герои – контрабандисты и пираты – переживают невероятные приключения. Название «Plick et Plock», составленное по принципу эвфонической забавы парных слов (вроде трик-трак, bric-à-brac, flic-flac и т. п.), объединяет имена нарочито незначительных персонажей этих повестей: так, если Плок имеет некоторое – второстепенное – отношение к развязке первой повести, то Плик только один раз упоминается в последней главе второй повести. Эти повести представляют собою явление «экзотической ужасной литературы», причем экзотическим в данном случае являлся «морской быт», подсказанный автору «Красным Корсаром» Купера. Литература эта является едва ли не прямым продолжением «ужасных» романов Дюкре Дюминиля и д'Арленкура, и «френетического» романа 20-х годов, с некоторым переосмыслением и перестройкой элементов литературных ужасов, произошедшим под влиянием смены литературных школ. Жюль Жанен писал, что в области ознакомления читателя с морским бытом «эта повесть не достигает цели. Но если у автора недостаточно смелости и выдержки, то взамен того у него много мысли и красок. Его живой, живописный стиль достоин первоклассных писателей. Е. Сю далеко не такой моряк, как Купер, ему нехватает знакомства с морем и небом» («Journal des Débats», 13 марта 1831 г.; подпись: J. J.). Однако Сю считал своей заслугой именно морской фон своих историй: вслед за «Плик и Плок» последовали другие его морские рассказы. К четвертому изданию книги (в 1832 г.) он присоединил предисловие, в котором ставит себя во главе «морских» писателей. На открытие Версальского музея (1837 г.) Сю явился в костюме цвета vert de mer, который привлек всеобщее внимание (см. Beaumont-Vassy, «Les salons de Paris et la Société Parisienne sous Louis-Philippe», I, 1866). Эти экзотические авантюрные ужасы вызвали резкое осуждение со стороны Пушкина» («Письма Пушкина к Е. М. Хитрово», стр. 221–222).

– Notre Dame – роман молодого Виктора Гюго (Victor Hugo; род. 1802– ум. 1885) «Notre Dame de Paris, 1482», вышедший в двух томах, в Париже, 15 марта 1831 г., и создавший славу Гюго. Пушкин еще в 1829–1830 г. читал повесть Гюго «Dernier jour d'un condamné» (см. выше, т. II, стр. 86), а в 1830 г. познакомился, при посредстве Е. М. Хитрово, с драмою его «Hernani», о которой был высокого мнения (там же, стр. 91, 434 [отдельное издание этой драмы было в библиотеке Пушкина, см. в работе Л. Б. Модзалевского о библиотеке поэта в «Литературном Наследстве», стр. 1017. – Ред.]), а в одной заметке 1831 г. утверждал: «Lamartine скучнее Юго и не имеет его глубины», – следовательно, находил Гюго поэтом скучным, хоть и не лишенным глубины. О Гюго-лирике и драматурге см. в названном очерке Б. В. Томашевского, стр. 205–206 и 209–214; по поводу же «Notre Dame de Paris» («Собор Парижской Богоматери») находим у него следующие данные: «Роман имел шумный успех. В 1831 г. вышло одно за другим 7 изданий. Вокруг романа возникли, как и следовало ожидать, споры, но признание значительности романа было единодушно. Критик «Journai des Débats» писал: «Вот уже несколько лет, как роман странным образом изменил характер. Основа романа, то есть изображение страсти было всё или почти всё в романе; рамка мало заботила автора и почти не интересовала читателя. Теперь же рамка – самое главное; основа или страсть – не более как аксессуар. С точки зрения языка «Notre Dame de Paris» – блистательное произведение; в нем писатель вторгается в область живописи; трудно на полотне изображать полнее, и мне кажется, что по описаниям «Notre Dame de Paris» возможно рисовать с такой же точностью, как и с натуры» (15 июля 1831 г.; подпись: N). Очевидно это перенесение центра тяжести с фабулы на колорит описаний в повествовательной форме прозаического романа было встречено Пушкиным несочувственно. Как и в «Плик и Плоке», Пушкина мог оттолкнуть экзотический фон романа. Но экзотизм Гюго – это экзотизм средневекового Парижа, подчеркнутый форсированной колоритностью описаний. Пушкин признал впечатлевающую и убеждающую силу описаний Гюго, отметив главу вторую заключительной, одиннадцатой книги («La creatura bella bianco vestita»), содержащую описание падения Клода Фролло с верхней площадки Notre Dame» («Письма Пушкина к Е. М. Хитрово», стр. 222–223). О впечатлении, произведенном романом Гюго в России, пишет И. И. Панаев: «Я узнал о «Notre Dame de Paris» из «Московского Телеграфа». Вскоре после этого весь читающий по-французски Петербург начал кричать о новом гениальном произведении Гюго. Все экземпляры, полученные в Петербурге, были тотчас расхватаны. Я едва достал для себя экземпляр и с нервическим раздражением приступил к чтению» (Литературные воспоминания», под ред. Р. В. Иванова-Разумника, «Academia», Лгр. 1928, стр. 51). Ольга Сергеевна Павлищева писала мужу в августе 1831 г.: «Ce qui fait fureur à l'heure qu'il est – c'est Notre Dame de Paris, roman de Victor Hugo; on en parle dans les rues comme dans les salons au point que cela m'a ôté l'envie de le lire, et que j'attendrois patiemment pour le lire que cela me tombe sous la main» («Пушкин и его соврем.», вып. XV, стр. 85–86). Еще отзыв Пушкина о «Notre Dame de Paris» см. ниже, в письме № 421.

Сноски

⁵⁷ ОА«Страннике», его художественной манере и литературном значении см. в статьях: Т. Роболин, «Литература путешествий», и Б. Бухштаба, «Первые романы Вельтмана» – «Русская Проза», сб. под ред. Б. М. Эйхенбаума и Ю. Н. Тынянова. Лгр., 1926, стр. 66–72 и 194–203.

⁵⁸ Заметим, кстати, что ту же «манерность» находил позднее в писаниях Вельтмана и Тургенев (см. Сочинения, изд. 1915 г., т. X, стр. 388).