Скачать текст произведения

Марья Шонинг


МАРЬЯ ШОНИНГ

Анна Гарлин к Марье Шонинг.

25 апр. W.

Милая Марья.

Что с тобою делается? Уж более четырех месяцев не получала я от тебя ни строчки. Здорова ли ты? Кабы не всегдашние хлопоты, я бы уж побывала у тебя в гостях; но ты знаешь: 12 миль не шутка. Без меня хозяйств­ станет; Фриц в нем ничего не смыслит — настоящий ребенок. Уж не вышла ли ты замуж? Нет, верно ты б обо мне вспомнила и порадовала свою подругу вестию о своем счастии. В последнем письме ты писала, что твой бедный отец всё еще хворает; надеюсь, что весна ему помогла и что теперь ему легче. О себе скажу, что я, слава богу, здорова и счастлива. Работа идет помаленьку, но я всё еще не умею ни запрашивать, ни торговаться. А надобно будет выучиться. Фриц также довольно здоров, но с некоторых пор деревянная нога начинает его беспокоить. Он мало ходит, а в ненастное время кряхтит да охает. Впрочем, он по-прежнему весел, по-прежнему любит выпить стакан вина и всё еще не досказал мне историю о своих походах. Дети растут и хорошеют. Франк становится молодец. Вообрази, милая Марья, что уж он бегает за девочками,— каков? — а ему нет еще и трех лет. А какой забияка! Фриц не может им налюбоваться и ужасно его балует; вместо того, чтоб ребенка унимать, он еще его подстрекает и радуется всем его проказам. Мина гораздо степеннее; правда — она годом старше. Я начала уж учить ее азбуке. Она очень понятлива и, кажется, будет хороша собою. Но что в красоте? была бы добра и разумна,— тогда верно будет и счастлива.

P. S. Посылаю тебе в гостинец косынку; обнови ее, милая Марья, в будущее воскресенье, когда пойдешь в церковь. Это подарок Фрица; но красный цвет идет более к твоим черным волосам, нежели к моим светло-русым. Мужчины этого не понимают. Им всё равно что голубое, что красное. Прости, милая Марья, я с тобою заболталась. Отвечай же мне поскорее. Батюшке засвидетельствуй мое искреннее почтение. Напиши мне, каково его здоровье. Век не забуду, что я провела три года под его кровлею и что он обходился со мною, бедной сироткою, не как с наемной служанкою, а как с дочерью. Мать нашего пастора советует ему употреблять вместо чаю красный бедренец, цветок очень обыкновенный,— я отыскала и латинское его название,— всякий аптекарь тебе укажет его.

Марья Шонинг к Анне Гарлин.

28 апреля

Я получила письмо твое в прошлую пятницу (прочла только сегодня). Бедный отец мой скончался в тот самый день, в шесть часов поутру; вчера были похороны.

Я никак не воображала, чтоб смерть была так близка. Во всё последнее время ему было гораздо легче, и г. Кельц имел надежду на совершенное его выздоровление. В понедельник он даже гулял по нашему садикЯ и дошел до колодезя не задохнувшись. Возвратясь в комнату, он почувствовал легкий озноб, я уложила его и побежала к г. Кельцу. Его не было дома. Возвратясь к отцу, я нашла его в усыплении. Я подумала, что сон успокоит его совершенно. Г-н Кельц пришел вечером. Он осмотрел больного и был недоволен его состоянием. Он прописал ему новое лекарство. Ночью отец проснулся и просил есть, я дала ему супу; он хлебнул одну ложку и более не захотел. Он опять впал в усыпление. На другой день с ним сделались спазмы. Г-н Кельц от него не отходил. К вечеру боль унялась, но им овладело такое беспокойство, что он пяти минут сряду не мог лежать в одном положении. Я должна была поворачивать его с боку на бок... Перед утром он утих и часа два лежал в усыплении. Г-н Кельц вышел, сказав мне, что воротится часа через два. Вдруг отец мой приподнялся и позвал меня. Я к нему подошла и спросила, что ему надобно. Он сказал мне: «Марья, что так темно? открой ставни». Я испугалась и сказала ему: «Батюшка! разве вы не видите... ставни открыты». Он стал искать около себя, схватил меня за руку и сказал: «Марья! Марья, мне очень дурно — я умираю... дай, благословлю тебя — поскорее». Я бросилась на колени и положила его руку себе на голову. Он сказал: «Господь, награди ее; господь, тебе ее поручаю». Он замолк, рука вдруг отяжелела. Я подумала, что он опять заснул, и несколько минут не смела шевельнуться. Вдруг вошел г. Кельц, снял с моей головы руку его и сказал мне: «Теперь оставьте его, подите в свою комнату». Я взглянула: отец лежал бледный и недвижный. Всё было кончено.

Добрый г. Кельц целые два дня не выходил из нашего дома и всё распорядил, потому что я была не в силах. В последние дни я одна ходила за больным, некому было меня сменить. Часто я вспоминала о тебе и горько сожалела, что тебя с нами не было...

Вчера я встала с постели и пошла было за гробом; но мне стало вдруг дурно. Я стала на колена, чтоб издали с ним проститься. Фрау Ротберх сказала: «Какая комедиантка!» Вообрази, милая Анна, что слова эти возвратили мне силу. Я пошла за гробом удивительно легко. В церкви, мне казалось, было чрезвычайно светло, и всё кругом меня шаталось. Я не плакала. Мне было душно, и мне всё хотелось смеяться.

Его снесли на кладбище, что за церковью св. Якова, и при мне опустили в могилу. Мне вдруг захотелось тогда ее разрыть, потому что я с ним не совсем простилась. Но многие еще гуляли по кладбищу, и я боялась, чтоб фрау Ротберх не сказала опять: «Какая комедиантка».

Какая жестокость не позволять дочери проститься с мертвым отцом, как ей вздумается...

Возвратясь домой, я нашла чужих людей, которые сказали мне, что надобно запечатать всё имение и бумаги покойного отца. Они оставили мне мою комнатку, только вынесли из нее всё, кроме кровати и одного стула° Завтра воскресение. Я не обновлю твоей косынки, но очень тебя за нее благодарю. Кланяюсь твоему мужу, Франка и Мини целую. Прощай.

Пишу стоя у окошка, а чернильницу заняла у соседей.

Марья Шонинг к Анне Гарлин.

Милая Анна.

Вчера пришел ко мне чиновник и объявил, что всё имение покойного отца моего должно продаваться с публичного торгу в пользу городовой казны, за то, что он был обложен не по состоянию и что по описи имения оказался он гораздо богаче, нежели думали. Я тут ничего не понимаю. В последнее время мы очень много тратили на лекарство. У меня всего на расход осталось 23 талера,— я показала их чиновникам, которые однако ж сказали, чтоб я деньги эти взяла себе, потому что закон их не требует.

Дом наш будет продаваться на будущей неделе; и я не знаю, куда мне деться. Я ходила к г. бургмейстеру. Он принял меня хорошо, но на мои просьбы отвечал, что он ничего не может для меня сделать. Не знаю, куда мне определиться. Если нужна тебе служанка, то напиши мне; ты знаешь, что я могу тебе помогать в хозяйстве и в рукоделии, а сверх того буду смотреть за детьми и за Фрицем, если он занеможет. За больными ходить я научилась. Пожалуйста, напиши, нужна ли я тебе. И не совестись. Я уверена, что отношения наши от того нимало не переменятся и что ты будешь для меня всё та же добрая и снисходительная подруга.

—————

Домик старого Шонинга полон был народу. Толпа теснилась около стола, за которым председательствовал оценщик. Он кричал: «Байковый камзол с медными пуговицами...** талеров. Раз,— два...— Никто более — Байковый камзол ** талеров — три». Камзол перешел в руки нового своего владельца.

Покупщики осматривали с хулой и любопытством вещи, выставленные на торг. Фрау Ротберх рассматривала черное белье, не вымытое после смерти Шонинга; она теребила его, отряхивала, повторяя: дрянь, ветошь, лохмотья,— и надбавляла по грошам. Трактирщик Гирц купил две серебряные ложки, полдюжину салфеток и две фарфоровые чашки. Кровать, на которой умер Шонинг, куплена была Каролиной Шмидт, девушкой сильно нарумяненной, виду скромного и смиренного.

Марья, бледная как тень, стояла тут же, безмолвно смотря на расхищение бедного своего имущества. Она держала в руке ** талеров, готовясь купить что-нибудь, и не имела духа перебивать добычу у покупщиков• Народ выходил, унося приобретенное. Оставались непроданными два портретика в рамах, замаранных мухами и некогда вызолоченных. На одном изображен был Шонинг молодым человеком в красном кафтане. На другом Христина, жена его, с собачкою на руках. Оба портрета были нарисованы резко и ярко. Гирц хотел купить и их, чтобы повесить в угольной комнате своего трахтира, потому что стены были слишком голы. Портреты оценены были в ** талеров. Гирц вынул кошелек. В это время Марья превозмогла свою робость и дрожащим голосом надбавила цену. Гирц бросил на нее презрительный взгляд и начал торговаться. Мало-помалу цена возросла до **. Марья дала наконец **. Гирц отступился, и портреты остались за нею. Она отдала деньги, остальные спрятала в карман, взяла портреты и вышла из дому, не дождавшись конца аукциону.

Когда Марья вышла на улицу с портретом в каждой руке, она остановилась в недоумении: куда ей было идти?..

Молодой человек в золотых очках подошел к ней и очень вежливо вызвался отнести портреты, куда ей будет угодно...

— Я очень вам благодарна... я, право, не знаю.— И Марья думала, куда бы ей отнести портреты, покамест она сама без места.

Молодой человек подождал несколько секунд и пошел своею дорогою, а Марья решилась отнести портреты к лекарю Кельцу.

Примечания

  1. Неоконченная повесть; основана на материалах судебного процесса, данные о котором Пушкин прочел в книге:

    «Causes célèbres étrangères publiées en France pour la première fois et traduites de l'italien, de l'allemand etc. par une société de jurisconsultes et de gens de lettres» <см.перевод>, Paris, C. L. F. Panckoucke, 1827, t. II, p. 200— 213 (Enfanticide. Procès de Maria Schoning et d'Anna Harlin»). {«Знаменитые иностранные уголовные дела, впервые опубликованные во Франции и переведенные с итальянского, немецкого и т. д. обществом юрисконсультов и литераторов». Париж. Ш. Л. Ф., Панкук, 1827, т. II, стр. 200—213 («Детоубийство. Процесс Марии Шонинг и Анны Гарлин»). (Франц.)}

    Дата повести неизвестна, но вероятнее всего она относится к 1834—1835 годам. В бумагах Пушкина находится писанное им краткое изложение дела Марьи Шонинг и Анны Гарлин:

    MARIA SCHONING ET ANNA HARLIN JUGEES EN 1787

    A NURENBERG

    Maria Schoning, fille d'un ouvrier de Nurenberg, perdit son іère à 17 ans. Elle le soignait seule, la pauvreté l'ayant forcée de renvoyer leur unique servante Anna Harlin.

    En revenant de l'enterrement de son …ère elle trouva deux officiers du revenu public qui lui demandèrent à visiter les papiers du défunt pour s'assurer s'il avait payé les taxes en proportion de sa propriété. Ils trouvèrent après l'examen que le vieux Schoning n'avait pas été imposé en proportion de ses moyens, ils mirent les scellés. La jeune fille se retira dans une chambre sans meubles jusqu'à ce que les directeurs du trésor public eussent décidé sur cette affaire.

    Les officiers du fisc revinrent apporter la décision de leurs chefs munis d'un orde qui enjoignait Maria Eléonora Schoning de quitter la maison, confisquée au profit du trésor.

    Schoning était pauvre, mais économe. Une maladie de trois ans épuisa tout ce qu'il avait amassé. Maria alla chez les commissaires. Elle pleura, et le bureau fut inflexible.

    La nuit elle alla au cimetière de St. Jacques... elle en sortit le matin, mourant de faim, elle se retrouva au cimetière...

    La police de Nurenberg assigne une demi-couronne aux gardes de nuit pour chaque femme arrêtée la nuit après dix heures. Maria Schoning fut conduite au corps de garde. Le lendemain elle fut emmenée devant le magistrat qui la renvoya en la menaçant de l'envoyer dans la maison de correction en cas de récidive.

    Maria voulait se jeter dans la Pegnitz... on l'appela. Elle vit Anna Harlin l'ancienne servante de son père qui avait épousé un invalide. Anna la consola: la vie est courte, lui dit-elle, et le ciel pour toujours, mon enfant.

    Maria fut recueillie chez les Harlins pendant une année. Elle y mena une vie assez misérable. Au bout de ce temps Anna tomba malade. L'hiver vint, l'ouvrage manqua; le prix des denrées s'accrut. Les meubles furent vendus pièce à pièce, excepté le grabat de l'invalide qui mourut au printemps.

    Un pauvre medecin traitait gratis le mari et la femme. Il apportait quelquefois une bouteille de vin, mais il n'avait pas d'argent. Anna se rétablit; mais elle devint apathique: le travail manqua tout à fait.

    Au commencement de mars, un soir, Maria sortit tout à coup...

    Elle fut arrêtée par la patrouille du guet. Le caporal la plaça au milieu des soldats, et lui dit que le lendemain elle serait fouettée. Maria s'écria qu'elle était coupable d'un enfanticide...

    Amenée devant le juge, elle déclara avoir été accouchée d'un enfant par la femme Harlin et que celle-ci l'avait enterré dans un bois no sait plus où. Anna Harlin fut tout de suite arrêtée, et sur sa dénégation, confrontée avec Maria, elle nia tout.

    On apporta les instruments de tortures. Maria s'épouvanta, elle saisit les mains liées de sa prétendue complice et lui dit: Anne, fais l'aveu qu on te demande. Ma bonne Anne, tout sera fini pour nous et Frank et Nany seront mis dans la maison des orphelins.

    Anne la comprit, l'embrassa, et dit que l'enfant fut jeté dans la Pegnitz.

    Le procès fut rapidement instruit. Elles furent condamnées à mort. Le matin du jour fixé, elles furent amenées à l'église, où elles se préparèrent à la mort par la prière. Sur la charrette Anna fut ferme. Maria fut agitée. Harlin monta sur l'échafaud et lui dit: Encore un instant, et nous serons là (au ciel). Courage, une minute, et nous serons devant Dieu.

    Maria s€écria: Elle est innocente, je suis un faux témoin... Elle se jeta aux pieds du prêtre... elle dit tout. L'exécuteur, étonné, s'arrête. Le peuple pousse des cris... Anna Harlin interrogée par le prêtre et la bourreau dit avec répugnance (simplicité): Assurément, elle a dit la vérité. Je suis coupable pour avoir menti et manqué de foi en la Providence.

    Un rapport est envoyé aux magistrats. Le messager revient dans une heure avec l'orde de procéder à l'exécution. L'exécuteur s'évanouit après avoir décapité Anna Harlin.— Maria était déjà morte.

    Перевод:

    Марья Шонинг и Анна Гарлин,

    осужденные в 1787 г. в Нюрнберге.

    Марья Шонинг, дочь нюрнбергского ремесленника, 17-ти лет от роду потеряла отца. Она ухаживала за ним одна, так как по бедности принуждена была отпустить единственную их служанку, Анну Гарлин.

    Возвратившись с похорон отца, она застала у себя двух чиновников податного ведомства, которые потребовали на просмотр бумаги покойного, чтобы удостовериться, платил ли он налоги соразмерно своему имуществу° Они нашли после проверки, что старый Шонинг платил обложение несоответственно своим средствам; они наложили печати. Девушка перебралась в пустую комнату, пока начальники казначейства не решат этого дела.

    Податные чиновники возвратились с решением своих начальников и с приказом, чтобы Марья Элеонора Шонинг оставила дом, отбираемый в казну.

    Шонинг был беден, но бережлив. Трехлетняя болезнь истощила всё, что он скопил. Марья пошла к чиновникам, плакала, но начальство было неумолимо.

    Вечером она отправилась на кладбище св. Якова... Она ушла оттуда утром; затем, умирая с голоду, снова очутилась на кладбище.

    Нюрнбергская полиция выплачивает полкроны ночным сторожам за арест каждой женщины после 10 часов вечера. Марью Шонинг отвели на гауптвахту. На другой день ее привели к судье, который отпустил ее, пригрозив отправить в исправительный дом в случае, если она попадется вторично. Марья хотела броситься в Пегниц... ее окликнули. Она увидела Анну Гарлин, бывшую служанку своего отца, вышедшую замуж за инвалида. Анна утешила ее: «Жизнь коротка,— сказала она ей,— а небо — навсегда, дитя мое».

    Марья находила приют у Гарлинов в течение года. Она вела там весьма убогую жизнь. В конце года Анна заболела. Наступила зима, работы не было; цена на продукты поднялась. Всю мебель продали вещь за вещью• кроме койки инвалида, который к весне умер.

    Один бедный врач бесплатно лечил мужа и жену. Иногда он приносил им бутылку вина, но денег у него не было. Анна выздоровела, но сделалась ко всему равнодушной; работы не было совсем.

    Однажды вечером, в начале марта, Марья вдруг ушла из дому...

    Она была задержана сторожевым обходом. Капрал велел солдатам окружить ее и сказал ей, что на утро ее высекут. Марья вскричала, что она виновна в детоубийстве...

    Когда ее привели к судье, она объявила, что родила ребенка, причем принимала Анна Гарлин, которая и похоронила его в лесу, где — она сама уже не знает. Анна Гарлин была тотчас же арестована, и, после запирательства, приведена на очную ставку с Марьей — она всё отрицала.

    Принесли орудия пытки. Марья пришла в ужас — она схватила связанные руки своей мнимой сообщницы и сказала ей: «Анна, сознайся в том, чего от тебя требуют! Милая моя Анна, для нас всё кончится, а Франк и Нани будут помещены в сиротский дом».

    Анна поняла ее, обняла и сказала, что ребенок был брошен в Пегниц.

    Дело было решено быстро. Обеих приговорили к смертной казни. Утром в назначенный день их повели в церковь, где они молитвою приготовились к смерти. На повозке Анна была спокойна, Марья волновалась. Гарлин взошла на эшафот и сказала ей: «Еще мгновение, и мы будем там (на небе) ! Мужайся, еще минута — и мы предстанем перед богом!»

    Марья воскликнула: «Она невинна, я лжесвидетельница...» Она бросилась в ноги к палачу и священнику... она рассказала всё. Палач в изумлении останавливается. В народе раздаются крики... Анна Гарлин, на вопросы священника и палача, говорит с неохотою (простотою): «Разумеется, она сказала правду. Я виновна в том, что солгала и усомнилась в благости провидения».

    Судьям посылают донесение. Посланный возвращается через час с приказанием исполнить приговор... Палач, отрубив голову Анне Гарлин, лишился чувств.— Марья была уже мертва. (Франц.)